07 ноября 2008 12:15
Автор: Александр Степанов, лейтенант запаса (г. Тольятти)
Твёрдые грани Ивана Гранкина (На конкурс военных писателей имени Героя Советского Союза В.В. Карпова «Служу народу и Отечеству!»)
1.
Приезжал в своё родное село Михайло-Овсянку Пестравского района Герой Советского Союза полковник Иван Иванович Гранкин и сразу направился в школу, к детям. Но собралось здесь много и взрослого населения – знатный человек приехал.
– Войну я начал здесь, в Михалово-Овсянке конюхом. И каким конюхом?! Лошадей-то не было, раз-два и обчёлся. Быками я рабочими, в основном, заведовал, – начал гость.
Не ожидали такого рассказа земляки. Ведь уже привыкли слушать воспоминания военных про боевые атаки, взрывы снарядов… А тут – про быков. Да ещё рассказывает человек, получивший самое высокое звание за фронтовые подвиги! Но то, что совершалось здесь, в тылу, было тоже подвигом во имя общей победы над ненавистным врагом.
…Случилось это в марте 1942 года. Из зимовки колхоз выходил с большими потерями – зима была холодная и пуржистая. Кормов из-за войны прошлым летом завезли на фермы мало. К марту все коровники раскрыли – добро, что прошлым летом уложили на крышу новую солому. Когда же и крыши скормили, скот начал заваливаться. Многих коров держали «на весу» вожжами, поддев под брюхо, подвязывали их, отощавших к перекладинам. Не до молока было – лишь бы сохранить коровёнку до выпасов. А метели, как назло, бушевали и в марте. И вот, так и не дождавшись затишья, решил председатель колхоза Яков Матвеевич Гранкин занарядить подводы в степь за соломой.
Кого послать возницами? В селе остались бабешки, старики да малые дети. Как, к примеру, конюшонка в дорогу отправишь? Ростом-то он хорошо вымахал, да силёнок со сноровкой, небось, ещё нет. Но туда же… Как только председатель сообщил о поездке, он первым вызвался, Яков Матвеевич осёк его: «Под носом утри!» А вот братьев Абрамовых – Матвея и Алексея – сразу включил в обоз. Иван в ревности думал: «Ну, что это за извозчики – им по семьдесят лет, не меньше: песок сыплется?!». Вслух же вдруг заупрямился перед председателем: «Не выдам я Абрамовым быков!». И всё нажимал на ценность быков. Цена им, действительно, была очень высокая. Одно дело – они самый надёжный транспорт. Второе, и не последнее: доведись покупать, каждый бык, будет стоить двух-трёх коров.
И всё же председатель отправил с такими вот работниками, как старики Абрамовы, подвод пятнадцать поутру в степь, хотя по всем признакам видел: будет ненастье.
Вьюга разыгралась к обеду. Уже затемно несколько первых возов прибыли к ферме. Здесь-то и привалило работы Ивану Гранкину: после того, как свалила с саней корм, надо было распрячь, накормить и напоить быков. Обоз растянулся, и только к полуночи выяснилось, что двух подвод – как раз с братьями Абрамовыми – всё ещё не было.
Затревожился председатель, взволновалось село, забеспокоился молодой конюх. Прибежала на конюшню Матрёна, его мать, запричитала:
– Уж как я тебя просила, Ванюша, не браться за это дело. Был ведь учётчиком до войны, никто не гнал тебя сюда. Пропадут старики – беды не миновать тебе. А за быков последнюю коровушку-кормилицу со двора сведёшь…
– Не надо, мама! – сдерживая обиду, упрашивал её сын. – Всё будет хорошо… Найдутся люди. И быки не пропадут… Найдём! – крикнул он матери уже на бегу, удаляясь в ночь.
А побежал он к Александровке, в двух километрах от села, где сохранилась полуразрушенная церквушка, а на ней колокол. Взобрался он на колокольню, и ну давай бить в набат (благо, знал, как это можно делать – всего лишь год назад сгоняли их, пацанов, отсюда за то, что баловались с колоколом). Долго звонил Иван, чтоб подать сигнал, возможно заблудившимся в пурге людям. Вернулся на ферму, а здесь, считай, всё село собралось. А братьев так и не было.
Поиск организовал председатель сельского Совета Иван Михайлович Серебряков. Он составлял из всех, кто хотел помочь, группы и отправлял их в дорогу.
– Ты, Иван, опять на колокольню беги – звони без умолку, – скомандовал он Гранкину.
Паренёк выскочил с фермы не задумываясь, но когда столкнулся с матерью, которая, сходив домой, шла уже с меньшим, двенадцатилетним братом, Николаем, вернулся. Как раз здесь подвернулся кузнец Степан Фёдорович Пересыпкин с сыном, Ивановым дружком Гришкой.
– На колокольне Николай справится, а я с Пересыпкиным – в поле, – сказал Иван председателю.
Они нашли повозки Абрамовых. Случилось то, о чём подумалось утром: порвались постромки на ярме одной упряжки и братья отстали от обоза. Пока налаживали, дорогу замело, и, тронувшись, они сбились в сторону, в глубокий снег. Быки по брюхо увязли в рыхлом снегу – выбились из сил и мужчины, помогающие быкам, и животные. Трое прибывших с новыми силами помогли вывезти возы на прикатанный след.
Здесь и обнаружил кузнец Пересыпкин а Иване недюженную силу. Когда бодро шли следом за подводами, он так и сказал:
– Да, в тебе, братец, силушка самого Микулы Селяновича. Айда-ка ты ко мне в кузню. Отменного молотобойца я из тебя сделаю. И всё время, до осени сорок второго, когда призвали Ивана на действительную военную службу, молодой колхозник Иван Гранкин работал молотобойцем.
2.
Возвращался Иван с войны и знал: ему нужна академия. Потому что, думал он, все школы уже пройдены. Сначала Пестравская средняя школа. Правда всего 8 классов и девятый «коридор». Учился неплохо, а коридором уходил сам, смягчающей вину воле обстоятельств – гремела война. Восемь лет учёбы в школе в те времена высоко ценились ещё немногие их имели тогда.
Да и в «коридорные» годы, когда он, как и весь советский народ, ошеломлённый войной, метался из стороны в сторону, шла учёба – жёсткая и даже опасная. И, наконец, восемь армейских лет. Два фронтовых года из них надо приравнять к тем же шести остальным.
Так и прибыл старший лейтенант Иван Гранкин в Московскую военную академию с твёрдым желанием учиться и откровенной убеждённостью, что примут. В заведении ему отплатили той же откровенностью:
– Похвально для тебя, а для нас лестно, что ты герой тянешься к знаниям. Но, прости, мы с ликбезом не принимаем… Через год сам взвоешь, сбежишь и хорошо будет, если тогда нас ругать не будешь за то, что приняли, обманули…
Глубоко обидели его такой встречей – от ворот поворот дали, что называется – ведь он уже привык брать более крепкие заслоны. Да к тому же и званием Героя Советского Союза мимоходом попрекнули. Не снесть бы и эту обиду, да, точно, не зря прошёл до того две школы по восемь лет и коридоры метаний – крайне страсти научился сбивать с себя без панки – как, бывало, огонь с одежды. Снова пошёл учиться простейшей математике по программе средней школы. И надо было вспомнить прошлые знания, прошлый опыт.
3.
В семье Гранкиных – Ивана Петровича и Матрёны Николаевны – было пятеро сыновей. Все с малых лет были крепкие, рослые, сильные. И не только от этой природной посылки, но и по крестьянскому наследию, по духу советского строя, – добрые.
Понятье о доброте давала семья. Жизнь учила средствам достиженья её.
Сразу же после восьмилетки, как и тысячи других подростков, Иван Гранкин был направлен в школу фабрично-заводского обучения (ФЗО). Находилось оно в Куйбышеве на углу Галактионовской и Некрасовской улиц и поначалу обучали ребят там строительным делам – Иван учился плотничать, и это было близко его крестьянским наклонностям и навыкам. Но, видно, война потребовала иных навыков – школе придали железнодорожный профиль. Быть бы Гранкину путейцем, кабы не вмешались такие события: осенью сорок первого года мобилизовали на фронт отца. Старший сын, Павел, уже воевал, и мать позвала к себе старшего из оставшихся – Ивана.
Тогда-то впервые, уже осознанно решал он сам непростую задачу доброты. Вот что было.
Он – в школе ФЗО. Голодновато и муторно, но терпеть можно – продпаёк выделяют верный. А в Михайло-Овсянке, у матери – похуже. Старшему брату Петру – 14, Николаю – 12, Михаилу – 4. и хоть пока есть кое-какие запасы, но надолго ли? А тут ещё по той же доброте снарядила мать своего «фзошника» Ивана с посылкой к отцу, который должен был задержаться для подготовки на фронт в Ульяновске.
– Сами-то мы как-нибудь прокормимся тут, – говорила Матрёна сыну, твёрдо обманывая себя, и собрала в посылку всё что ни есть лучшее: муку и яйца, свинину и масло.
Разыскал отца несмышленый посланник, и в полчаса встречи с ним пережил такое, что кажется в сердце кровь закипела. Отец веле посылку обратно везти – и парень знал сам: это последнее, что собрала в доме мать. Но ведь и отец на войну идёт – а там питание лучшее нужно. Не знал он тогда ещё, что на фронте во все время войны питались лучше, чем здесь, в тылу… И что удивительно – хуже всего было с продуктами в селе у самой кормилицы земли, потому что отсюда всё шло на фронт и в город.
Но что он мог сделать с посылкой тогда при встрече с отцом? Он, конечно, исполнил наказ матери. А сам, страдая от позора и страха (за побег из школы ФЗО тогда грозил суд!), вернулся в село к матери.
Сразу попал в сельсовет и был готов к самому страшному наказанию. Сегодня он понимает: председатель тогдашнего колхоза «Россия» Яков Матвеевич Гранкин (наверно, потому, что родственник) был зол на Ивана по совести.
– В колхоз дезертира не приму! – прохрипел в лицо подростку. – Требую, Иван Михайлович, заявить по инстанции, – погрозил он председателю сельского Совета Серебрякову. Рассудил их бригадир Терентий Петрович Альсимов:
– Заявить, конечно, следовает… Да не так свирепо, как Яков Матвеевич требовает… Он ведь и парня понять надоть – семья осталась большая, а он старший.
До боли стиснул он Ивановы плечи и сказал, как одобрил:
– А нам в кузницу молотобойца во как надоть…
С большими хлопотами уладили эти мужики дело Гранкина о побеге из рабочей школы.
Не только в благодарность за поддержку в трудный час, а по уму и сердцу старался работать Иван. Легко ли было? Вот как бывало.
После работы в кузнице тогда перевели его конюхом. Да не конюхом – лошадей мало осталось – за быками ухаживал. Собрал он однажды в марте сорок второго года шестнадцать санных подвод в поездку за кормом. Утром проводили, а к обеду – пурга, не видно не зги. Всё село всполошилось: ведь в степь пошли старые да малые и двенадцатилетний брат Николай там же. Побежал Иван в сторожку при церквушке, приказал служителю:
– Звони в колокол, не то народ сгибнет…
Помогло – выбрались люди – обмороженные, но живые.
А двух быков в степи оставили. Их колоколом не заманишь. Пропадут – конюху коровы не хватит, чтоб с колхозом рассчитаться. А она, единственная кормилица, у Гранкиных одна да плохонькая. Собрал человек десять конюхов, уговорил искать в степи быков. Сам – впереди…
4.
На действительную призвали его осенью сорок второго. Как ни тяжело было в тылу, да всё – дома. А там, где-то – война. И потому председатель сельсовета Иван Михайлович Серебряков как бы случайно встретил Ивана Гранкина одного, в поле, и так же, словно проходя мимоходом, поинтересовался, прокашливаясь:
– В армию-то собираешься идти?..
Не успел парень удивиться такому странному вопросу, как председатель протянул повестку военкомата и уже твёрдым тоном спросил:
– Матери сам скажешь? Или мне сообщить – поосторожнее как?..
Потом было всё, как во сне – комиссия, проводы, призывной пункт. Картины проводов прояснились в памяти перед самой отправкой в часть: вспомнилась песенно-плачущая толпа сельчан, медленно плывущая к пригорку от Михайло-Овсянки к Красному Августу, мать – с кривой улыбкой, с великим трудом заслоняющей горе; и девчонка, голосисто запевающая «Последний нынешний денёчек гуляю с вами я, друзья…»
А чётко предстало перед ним эта картина вот почему. На распределительном пункте их, михало-овсянских парней оказалось четверо: он, Алексей Золотухин, Григорий Пересыпкин и Фёдор Осинин. Так вот этот Фёдор трусоватым оказался. Перед очередной врачебной комиссией решил повернуть свою свадьбу вспять и показать себя слепым. (На самом деле он оказался слепым душевно). И чтоб действовать смелее, стал уговаривать поступить так же и друзьям.
Тогда-то и вспомнил Иван проводы – горестные глаза сельчан, матери, любимой девушки, в которых светилась и вера, надежда, и любовь к родным людям, уходящим в тяжёлый путь.
«Да как же я потом жить-то среди людей смогу? – думал Гранкин. И не быть этому, чтоб они не заметили обмана. Значит, всё равно надо идти… А матери каково будет? Она-то как убивалась – последние крохи собрала, чтоб позвать родных на проводы, угостить, хоть чем-то добрым, оставить в своей памяти прощания».
Фёдор схитрил и вернулся домой. И больно было Ивану, когда он получил от матери письмо, в конце которого стояла приписка: «А Фёдор Осинин с дороги воротился, мать его в радости…»
Погиб Осинин на фронте – хочется верить: геройски…
5.
Военный человек в понятии тогдашнего сельского парня – человек ну, прямо-таки сверхестественный. Ещё в школе ФЗО Иван начал сближение с этим сверхестеством, потому что там их обязывали отдавать честь всем военным. А теперь вот, как надели на него солдатское обмундирование, да по какому-то магическому проведению вручили пакет с направлением для группы новичков, он обомлел. Совсем растерялся он, когда однажды какой-то старший лейтенант (три кубика на петлице) взял у него и небрежно разорвал этот пакет. Прочитал предписание, сделал кислую мину, оглядел парней, и пристыдил ни за что ни про что.
– Эка, лбы такие, портянки считать идут. Идите-ка вы ко мне…
И с тем направлением повёл глуповато удивлённых ребят в штаб, где оставил их на попечение другого офицера. Да так и в воду канул, словно всесильный и мудрый волшебник в сказке, круто повернул судьбу Гранкина и его товарищей.
Оказалось, что их, действительно, сначала определили в интендантскую службу (портянки считать), а кубарик-офицер их, рослых, крепких, и словно предвидел, смелых, «перетянул» в танкисты.
6.
Танковое училище. Спору нет, сильным был Иван Гранкин. Бывало, схватит за рога строптивого быка, повернёт его голову, у того аж шея хрустнет, а от бычьего упрямства следа нет. И молотом в полпуда весом Иван поигрывал, и конь горячий под ним степенел. А вот гимнастического коня курсант Гранкин долго не мог «укротить». Только и помог ему Коля Казаков, москвич. Общительности, сметливости учил его тёзка Ермоленко с Украины.
Закончил училище без троек, и тоже думал всё, готовый командир. И командовал неплохо – в том же училище.
Но уже не унять было тяги к познанию у Гранкина. Вскоре, когда показалось: на фронте самая тяжёлая ситуация, вместе с друзьями написал он рапорт с просьбой отправить в действующую армию.
Правда, сегодня, уже шутя, Иван Иванович вспоминает тогдашнюю притчу о военторговском довольствии для офицеров. Говорили, зачем бороться с религией на словах. Поставьте попов на военторговское довольствие, и религия сама отомрёт…
Так, голодно в тылу и военным…
7.
Наконец, фронт. Брянский. Под местечком Сужиничи лейтенант Гранкин принял танк Т-70. с командного пункта его направили к боевому расположению машин, указав на ту, что назначена ему. Подошёл к ней бодро, по-командирски. Открылся люк, и из танка показался весёлый сержант-водитель. Не по-военному поздоровался и ещё проще представился: «Качинин Николай – из Горького». Честно говоря, офицер здорово переломил себя, чтоб спокойно принять такое вольное обращение.
Николай живо организовал закуску: горячую кашу и густой чай. Предложил за знакомство тост, но новичок отказался – ещё ни разу не было во рту его спиртного. Бойкий сержант не смутился, а, заметив на командире пустую кобуру, велел её выбросить, а взамен вручил пистолет с таким объяснением:
– Это не подарок, а талисман… От прежнего командира. Вчера сгорел. Он у меня восьмым был. Девятый – если сегодня жив останется, до самой смерти не умрёт…
Засмеялся. Гранкину было жутковато слушать это. А жив он остался благодаря тому же сержанту. Среди ночи – тревога. И команда – взять деревушку на пригорке, днём на месте которой виднелись одни трубы. Предупредили: строго держаться дороги кругом болота. Но по дороге во тьме, из семи машин роты прорвалась лишь одна. На подступах к деревне было видно, как её осветил встречный вражеский танк, и, видно, ослеплённый и отчаянный водитель, пустил свою машину на таран – огромный столб пламени над остовами столкнувшихся танков долго вздымался у деревни. Это событие представил Гранкин позже по рассказу старшего сержанта.
Последнее же, что он помнил, было кто-то его бесцеремонно потянул за шиворот вверх из танка, а потом, когда он со злобой подчинился этому произволу и вылез на борт, та же самая сила швырнула его далеко на мягкую грязную постель перед болотом. Очнулся он от того же неприятного сознания подчинённости чьей-то силе – его тащил на себе старший сержант. Он возмутился и пошёл сам. До боли в груди хотелось пить и он приказал Качинину поддержать его за ноги, чтоб он, свесившись, мог попить из болотной ямы.
Уговоры старшего сержанта на него не подействовали – повалился наземь и пил, пил, пил… нервный шок и потерянная кровь из содранной мелкими осколками мякоти ног надолго отняли его сознание. Так он учился воевать. Командир учился у подчинённого. Жаль, что с тех пор он больше никогда не встречал своего сердитого и доброго учителя.
8.
Сложна наука утверждения. Утверждения своего места и дела в жизни. Ещё сложнее утверждение своей идейной и нравственной позиции. Юность Ивана Гранкина круто поворачивала его место жительства – ближе к родному дому. Потом испытывала нравственную закалку, когда он под страхом законного наказания всё-таки шёл по инстинктивному чувству доброты к оставшейся в беде семье. Та же совестливость заставляла его метаться по колокольне михайлоовсянской церкви, греметь в набат, чтобы спасти застигнутых пургой односельчан. И даже надев форму защитника Родины, он поначалу действовал по простой крестьянской сметливости, отказавшись от глуповатого предложения его друга симулировать слепоту и тем самым увернуться от грозящей смертью войны. И только на фронте, под бесконечным шквалом близкой смерти формировалась, осмысляясь в завершение личности идейная позиция Ивана Гранкина.
Первое ранение ещё не вошедшего в бой командира, новый танк в бою, политбеседы и листовки с необычными для предвоенного образа мыслей девизами: «Наука ненависти» М. Шолохова, «Русский характер» А. Толстого и «Папа, убей немца!» И. Эренбурга уплотнили мысли молодого офицера до постоянного порыва в бой с врагом. А чтобы успешно, да уйдя от смерти, реализовать этот порыв, надо было научиться воевать.
И он учился. Сначала на примере друзей.
Танк лейтенанта Рослякова в местечке Лоев Гомельской области вырвался далеко от боевого порядка. Это было так опасно, что, обнаружив оплошность, он скомандовал водителю остановиться и, отстреливаясь, пятиться назад. В спешке танк был заведён в авиационную воронку, скрывшись в ней до башни. Противник отрезал от него всю линию танкового подразделения и начал обстреливать росляковцев. На помощь танку направили тягач, но он был разбит, так явно было для врага его назначение. При поддержке тыла пушка Рослякова успешно «огрызалась», пока не кончились боеприпасы.
Конечно, можно было бросить танк, но Росляков понял, что его операция выгодна – отвлекает врагов от основных сил. Тогда-то танкисты и стали перетаскивать с основной позиции ящики со снарядами. Как все, под непрерывным огнём таскал их ползком Иван Гранкин. Пушки Рослякова расстреляли пять колонн наступающих фашистов, не ожидавших, что на это способен оторванный от поддержки экипаж.
Подошло подкрепление, и наши танки прорвали оборону фашистов. После боя объявили о присвоении лейтенанту Рослякову Героя Советского Союза. Это тогда впервые на фронте прозвучали ставшие крылатыми слова «И один танк в поле воин».
То, что и один – воин, Гранкин испытал на себе сначала на переправе реки Днепр. Взрывной волной от авиационной бомбы его сбило в воду с баржи, на которой держались два танка. Его никто не хватился – не мудрено, обстрел с воздуха был ошеломляющим. Гранкин поплыл к причалу баржи. Сначала быстро, а потом всё медленнее и тяжелее. Было это осенью, и по реке шла колотая переправой ледяная шуга, обдирая руки и лицо плывущего. Кроме того, вода просочилась через комбинезон, пропитала ватные телогрейку и брюки. Стылая вода сковывала тело, только огромной физической силой и спортивной подготовкой можно объяснить, как он мог доплыть до берега. Всего лишь опёрся руками о прибрежный песок и наполовину в воде остался лежать здесь, обессилев. Курчавый озорник Пашка Герчиков влил Ивану сто первых для Гранкина граммов спирта и, приплясывая, хохотал над нелепо улыбающимся под действием зелья лейтенантом.
Полуголый «Иван-купала» прыгал перед костерком и выкрикивал первое подобие брани: «Егор – мокр, пьяный свекор».
Второй раз одним воином оказался Иван, действительно, в поле. Остались они с бойцами «безлошадными», потому что танк загорелся, экипаж едва успел выскочить из него, пока не взорвался. Четверо его товарищей пошли к своим по дороге, кружным путём, а он, по крестьянской привычке, пошёл напрямик по ржаному полю – хлеба в сорок третьем году уродились высокие. Вдруг посреди поля вырос фашист с автоматом наперевес – наверно, не очень высокий, но так неожиданно и страшно, что показался гигантом.
Иван так и присел: расстояние метров тридцать, у самого лишь револьвер семью патронами и друзья – далеко, не видят. «Егор мокр!» – неслышно прохрипел он ругательство михайлоовсянского бригадира Терентия Альсимова и, словно волшебным заклинанием снял с себя оцепененье, а решение возникло мгновенное и холодное – подпустить врага для выстрела в упор. Немец шёл слегка в сторону, подставив незамеченному им русскому бок. Своего первого выстрела Иван не слышал, и потому ещё раз нажал спусковой крючок, когда увидел, что немец с широко раскрытыми глазами остановился и начал поворачивать ствол автомата прямо ему в лицо.
Это так потрясло танкиста, что он выпалил в падающего человека ещё несколько пуль из револьвера, а потом вгорячах выпустил в лежащего очередь из его же автомата. Когда подбежали товарищи, он стоял, обмякший, чуть поодаль трупа и долго не отвечал на вопросы о том, что и как всё получилось. А позже недели две не мог придти в себя, только под большим натиском принимая пищу.
Так, больно и медленно, приходила ненависть к врагу, к такому же живому существу, как и он сам…
Но выжгла ли она всё остальное – доброе, например? И память непроизвольно выхватывает такую картину, запечатлённую взглядом в конце войны под Берлином. Его взвод прорвался к пригородному саду, охваченному белым кипеньем соцветий. Где-то впереди в городе громыхали танки отступающего врага, над ним со свистом пролетали снаряды – далеко мимо и даже клокотали, падая вблизи. И он не кланялся им не только потому, что к тому времени твёрдо усвоил жёсткий закон войны: Твоя пуля та, которую не услышишь, а только потому, что он не мог слышать ничего, кроме тихого шороха веток, и не мог видеть ничего, кроме белого тумана яблонь, а в мыслях обращаться к себе и к людям: «Ну, зачем… зачем мы убиваем друг друга? Кругом так красиво и всем же хочется жить – и мне и всем, и врагам тоже…»
9.
Наметавшись по городам и весям за долгие годы военной службы, полковник запаса Герой Советского Союза Иван Иванович Гранкин несколько лет жил в Москве. Поселили его с семьёй в новейшем микрорайоне Ясенево, и вот мы с ним в просторной кухне и он очень долго рассказывает мне о войне. Прямо перед окнами легко и лучезарно покрылись осенними уборами небольшие рощицы, чуть справа – кажется игрушечной в скромных голубых куполах уже недействующая и готовящаяся к музейным заботам церквушка.
Ясенево… И вокруг – всё ясно. И мой собеседник уже несколько раз с блеском чёрных казацких глаз повторял слова об ясных снах, в которых видел свою ребячью Михайло-Овсянку и Трифонов прудок, по которому разноцветными искрами рассыпался по весне лазоревый цветок.
И как ни хочется вновь возвращаться к чёрным по смыслу картинам минувшей войны, это надо сделать потому, что война учила подвигу старшее поколение, воспоминания о ней должны учить тому же сегодняшнее и завтрашнее поколение. С нетерпением ждёшь рассказа Ивана Ивановича о подвиге и, не удерживаясь, просишь рассказать о событиях, по исходу которых он удостоен звания Героя Советского Союза.
А он без рисования, по известному шаблону продолжал:
– Воевал я, как все люди, – и в который раз уточнял, – всю войну учился воевать… Бывало, учился неплохо… – он улыбается, и это можно отнести к воспоминаниям о боевых наградах. Иван Иванович с деловитым достоинством называл ордена (видно, часто о них спрашивали). Орден Красной Звезды. Орден Ленина с золотой звездой Героя Советского Союза. Орден Великой отечественной войны. Пятнадцать других медалей.
Очень высокие оценки для школы мужания воина, и сразу бы хотелось знать, за какие действия они «выставлены». Но рассказчик, поминутно улыбаясь, ведёт речь о встречах со своими старшими командирами, внимание которых, как видно, воспринималось бойцами на фронте не менее радостно, чем сообщение о государственных наградах. О таких встречах нигде не писалось, но их в подробностях и домыслах переносили из уст в уста по всей армии. Помнит до сих пор о них и Иван Иванович.
«Растрепало» их батальон в боях за Гомель. Танкисты, оставшиеся от батальона, направились на переформирование за новыми машинами в глубокий тыл. По пути Гранкин заезжал в родное село, к матери.
И вновь – на фронт, в состав 2-й танковой армии под командованием генерал-полковника С.И. Богданова 16-го танкового корпуса, 107-й танковой бригады – командир полковник Абрамов. Шли по территории Польши. Одним взводом командовал Гранкин, а двумя другими – Василий Заикин и Филипп Цурупа. Десять танков составляли танковую роту головной походной заставы, которой командовал Павел Лапшин. Целью заставы было навязать бой противнику после обнаружения её разведывательной ротой. Эта цель определяла только одно решение: бить врага до подхода основных сил. Так продолжалась для Гранкина школа мужания.
Однажды, когда рота подошла вплотную к линии обороны врага и один танк, обстрелянный вражеским огнём, скатился с дамбы в лесок, к танкистам, окружившим подбитую машину подошёл командир Армии Семён Ильич Богданов. В этот момент рядом грохнул снаряд, и Гранкин, оказавшийся рядом, крикнул:
– Осторожно, товарищ командующий – здесь стреляют…
Генерал-полковник, почти всегда держащий в руке прут, легко похлестал по спине оторопевшего танкиста и грубовато одёрнул:
– Не стреляют только на печи, сынок. Держись крепче…
Памятной была другая встреча с командующим. Надо заметить, что он тоже был бесстрашным человеком, к тому вселяющим такую же храбрость в бойцов грубоватым, безобидным говорком. «Умереть проще всего, – говорил он. – Надо победить. А ртом ворон ловить не дело».
Однажды, когда танки Лапшина нарвались на бронепоезд в Люблине, он показался в гуще боевых порядков на приметном чёрном «Виллисе» и тем самым воодушевил бойцов на взятие бронепоезда. Зато сам был ранен в плечо. Тогда, помнится, счастливые от удачи танкисты шутили между собой: «А наш-то чёрный ворон тоже ворону поймал…»
Орден Красной Звезды Иван Гранкин получил за удержание Магнушевского плацдарма – так определено в приказе. Сам же он вспоминает о том удержании без особого удовольствия. Дело в том, что плацдарм этот располагался в 50 километрах южнее Варшавы на берегу Вислы перед самым городком Ричивул. Справа от них шли бои за столицу Польши, она горела на их глазах, но чем они могли помочь?
К досаде бойцов, корпусу был приказ укрепиться на лесистом клочке земли в восемьдесят квадратных километров, и укреплялись они долго: с середины августа 1944 до середины января 1945 года. За это время открыли не менее 8 окопов на каждый танк, благоустроили землянки так, что казалось, на всю жизнь. Только в январе после пополнения сил танковая бригада Абрамова двинулась к реке варка и далее на Радзиюв.
И вот почему ещё, может быть, не очень обрадовала Ивана первая высокая награда: его танк на этот раз в боевом походе участвовал мало. Только начали продвижение, как в трансмиссию его машины попала болванка, пробив топливный бак, чудом не воспламенив машину – пришлось выскакивать. А тут и безлошадным им нашлось дело. Танк командира Доровских слез с гусеницы.
Целый день два экипажа только своими сподручными средствами – в основном ломами – восстанавливали гусеницу. А потом, когда, собственно, закончилось расширение плацдарма, они притащили на буксире подбитый танк Гранкина в расположение бригады. На собрании офицеров по случаю удачной операции объявили о наградах. О командире танка Гранкине сказали особо:
– Умело действовал в сложной обстановке: помог восстановить и сохранить две боевых единицы.
10.
На старой фронтовой фотографии их четверо: Пилипенко – низенький крепыш; Гранкин – самый высокий из них, командир роты Лапшин и кубанец Заикин (он никогда не расставался с кубанкой). Все четверо Герои Советского Союза. Звание присвоено за боевые операции в тылу врага.
Рейд этот начался сразу за рекой Варкой. Приказ был такой: овладеть мостом, расположенным впереди линии фронта, не дать его взорвать, подготовить для переправы основных сил.
И вот вперёд пошли два взвода – один в три танка под командой Василия Заикина, второй – Гранкина, и седьмой танк – командира роты Лапшина. Глубокой ночью разведчики остановили их и предупредили: впереди в усадьбе-фольварке пьянствуют эсесовцы – будьте осторожны. Командир взвода автоматчиков, приданной группе, Фёдор Соколов умело организовал ликвидацию часовых и вывел польских граждан из кухни. И стрелки, и танкисты вместе ликвидировали фашистов.
К утру к танкистам пришли гражданские. Среди них оказались белорусы и украинцы, увезённые сюда немцами. С ними-то и договорились офицеры о создании группы разведчиков – она сопровождала танкистов на всём пути в тылу, сообщая о важных объектах противника.
Например, они предупредили, что по шоссе продвигается артиллерийское пополнение противников.
Решение командиров: повторить люблинский вариант – по одну сторону дороги расставить танки, по другую – автоматчиков. Расчёт прост: под натиском танковой засады фашисты побегут на другую сторону шоссе, а там их ждут наши стрелки. Таким образом была ликвидирована вся колонна.
Такие же внезапные нападения совершила рота Лапшина на железнодорожную станцию, с боевыми эшелонами врага, узел связи, штаб части. Действия эти были рассчитаны на панику противника, так оно и было. Это же облегчило взятие моста, по которому перед тем продвигалась техника врага. И здесь снова отличились автоматчики Соколова. Они сняли часовых, переоделись и пропустили по месту советские танки, без особых подозрений, и довольно мирно остановив за ним немецкие машины. Сапёры разминировали мост, а быстро подоспевшие основные силы легко переправились через реку.
Рассказывая об этом, Иван Иванович несколько раз с особым нажимом вставляет в речь слово «легко». Потом улыбается:
– Как сказать, «легко»? Мне-то предположим, было легче потому, что кое-чему всё-таки научился. Ну, например, выскакивать из подбитого танка. Во-первых, чаще всего мы люки в бою оставляли открытыми. Потом я приспособился держаться в танке на корточках перед сиденьем – и обзор лучше и на согнутых ногах, как на пружине, – всегда готов к прыжку. За войну семь раз приходилось выпрыгивать из подбитого танка. Здесь тоже особая наука. Как правило, немец стреляет поверх прыгающего из люка танкиста – в голову. Так мы с ребятами натренировались выпрыгивать, переворачиваясь вверх ногами на лету.
Он улыбается.
– Тогда не до смеха было. Да и самый верный способ не всегда срабатывал. Нам ведь семи танкистам присвоили звание Героя Советского Союза за мост, а вручить удалось всего лишь четверым – погибли. Да и я указ о себе в госптале прочитал…
Он не хочет вспомнить о той кошмарной ночи, а когда видит её во сне, потом не спит до утра.
Это случилось в Кюстрине. Танки ворвались в город, когда там ещё в домах и подвалах оставались немцы. Машина Гранкина приближалась к железнодорожной станции, когда командир заметил взрывы фаустпатронов на булыжнике, это похоже на искры горящей соломы, когда её ворошат. Застучали пули и по броне – вёлся обстрел танка фаустпатронами.
И вдруг Иван увидел, как в танке «заплясал» огонь. Крикнул команду покинуть машину, выскочил сам. Провал памяти, и следом голос немца: «Аллес капут».
Весь экипаж пока был жив. И все трое: он, командир, механик Василий Безменов, наладчик Николай Кутепов сползлись под трансмиссией танка, сюда не достают пули снаружи. Но здесь и больше всего будет опасно, когда начнут взрываться баки.
Короткий совет. Гранкин приказал бойцам отходить, а сам остался для их прикрытия. И не только для этого решил он пока остаться: он ещё сомневался – сгорит ли танк. Военный закон же был жесток: за оставленную врагу технику – вплоть до расстрела.
Едва отполз от танка – взрыв. Очнулся в развалинах дома. На нём горела шапка и рукава. Сбросил головной убор, замял огонь на ватнике. В горячах вскочил на ноги, добежал до железнодорожной насыпи. Начался обстрел, а он как раз оказался между металлическими бочками – опасно, если они вдруг с горючим. Пришлось возвращаться в город, пробираться тёмными дворами. В одном из них он вдруг услышал немецкую речь из подъезда. Куда? Едва протиснулся в собачью конуру – к счастью, она была пуста.
Немцы прошли на освещённую заревом пожара на станции улицу. Подскочили, как ужаленные, – Иван догадался: увидели перед собой его полусопревшие перчатки, которые он только что бросил. Дали несколько очередей из автоматов наугад – будку не задели.
Когда всё успокоилось, Гранкин снова пошёл к своим. Теперь было намного труднее: начался буран с крупчатым снегом, и он больно сёк по обожжённому лицу и голове, заплыл кровью левый глаз. На пути встретилось проволочное заграждение (ах, зря бросил перчатки – хоть бы малость спасли). Обожжёнными, замерзающими руками переломил, резко перегибая туда-сюда проволоку. Пополз, потому что жгло ступни, иссечённые осколками. Собрав силы, встал и шёл, качаясь и шаркая ногами. Наконец, услышал русскую речь, заторопился, споткнулся и упал в объятия такого родного друга Васьки Заикина.
– Жив, Ванюшка! Екор ты мокор – а я уж думал – каюк. Нельзя нам сейчас. – И больно мял обгоревшую до струпьев голову Гранкина.
11.
Густеют октябрьские сумерки в Ясенево, ещё ярче пламенеют за окном неподалёку берёзовые рощицы в фиолетовой густоте вечера.
Младшая дочь Гранкиных – Наташа, собирается в кино. Она ещё молода, но уже следователь, которой сейчас поручили вести очень серьёзное дело.
Мать Мария Ивановна, тоже прошедшая школу войны, беспокоится за дочь – такая опасная работа!
Иван Иванович не отвечает на вздохи и сетования жены, молча курит и переводит разговор на последнего трёхлетнего внука и его отца офицера Советской Армии Юрия.
Сам он, вернувшись с войны, закончил за один год недостающих два класса десятилетки, поступил в академию и закончил её.
Уволился в запас полковник Гранкин и по болезни мог бы отдыхать на пенсии. Даже попробовал малость побыть дома, но заболел. Чуть отошёл, и на работу – сотрудником министерства высшего и среднего образования РСФСР по военному профилю. Часто встречался с молодёжью, переписывался с пионерской дружиной, носящей его имя в родной Михайло-Овсянской школе.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: