22 января 2009 11:52
Автор: Сергей Хумарьян (г. Самара)
«Секретный марафон – полвека в контрразведке» (Глава V)
Квартирный вопрос
Между тем в работе и личной жизни портил мне настроение квартирный вопрос. После перевода отца в 1951 году из Куйбышева в Акмолинск (потом это Целиноград, а ныне – Астана, новая столица Казахстана) я остался жить в одной маленькой комнате нашей бывшей трехкомнатной квартиры. В две другие вселился сменивший отца генерал-майор Л.И. Новобратский.
Лев Ильич прибыл из Москвы один, надутый и обиженный. В столице он занимал какой-то руководящий пост в 6-м (транспортном) управлении МГБ СССР и перевод в г. Куйбышев считал для себя, конечно, понижением. Семью и квартиру, естественно, он оставил в Москве, а меня мягко, но настойчиво терроризировал. «Из-за вас, – говорил он мне, – я не могу перевезти сюда семью». Хотя все знали, что квартиру в Москве он ни за что не сдаст и уже сейчас прилагает все усилия к возвращению в столицу.
Конфликт между нами проходил исключительно в деликатной форме. Генерал был хорошо воспитан, а я, соблюдая субординацию, вежливо объяснял ему, что переезжать абсолютно некуда, поскольку мне как молодому сотруднику не скоро дадут другую жилплощадь. Лев Ильич сочувственно соглашался, но просил все же поторапливаться. Я ему предлагал самому переговорить с генералом М.М. Гвишиани, начальником областного УМГБ: он мог быстро решить мой квартирный вопрос и тем самым наконец-то воссоединить Льва Ильича с горячо любимой семьей.
На это разумное, по моему мнению, предложение генерал Новобратский вежливо возмущался: «О чем вы говорите, Сережа?! Это ваша проблема. Вы и обращайтесь по инстанции. А для меня ваш генерал никто…» Но однажды генеральская вежливость была, видимо, исчерпана и вялотекущий конфликт обернулся вдруг «горячей точкой». Как-то днем на работу мне позвонили соседи по подъезду: «Давай быстрее приезжай, тебя выселяют!» Я опешил: «Как это выселяют?» – «А очень просто: аккуратно нумеруют вещи, вносят в опись, сносят вниз и грузят в машину».
Прежде чем помчаться домой, я напросился на прием к своему начальнику управления. Он находился на месте и сразу принял меня. Генерал-лейтенант Михаил Максимович Гвишиани кроме того, что был начальником УМГБ (а это по тем временам означало его оперативное старшинство над всеми «силовиками» области) являлся также кандидатом в члены ЦК КПСС и депутатом Верховного Совета СССР. Был он высок, полноват и внешне грозен: на гладко выбритом лице выделялись крупный орлиный нос и круглый раздвоенный подбородок. Темпераментом генерал обладал взрывным, но был отходчив.
Видя, как я волнуюсь, он внимательно меня выслушал, а затем коротко сказал с легким грузинским акцентом: «Не волнуйся, иди работай. Сегодня домой можешь пойти пораньше. Все будет в порядке». Тут же при мне он поручил секретарю соединить его по телефону с военным прокурором. Я все-таки не усидел на месте и вскоре отправился домой. У подъезда нашего дома я увидел помощника военного прокурора со своим сотрудником. Они прибыли на мотоцикле с коляской и наблюдали за тем, как люди, выселявшие меня из квартиры, разгружают грузовую машину и аккуратно заносят мои вещи обратно на второй этаж.
Это был для меня еще один пример «обратной» субординации – отношения высокого начальства к своему подчиненному. Со мной в этот день, как и положено, в трудную минуту, был мой лучший друг, институтский товарищ, Арнольд Сергеевич Щукин. Мы дружили без малого полвека, до самой его кончины. В жизни у меня было трое друзей в полном смысле этого слова, по-настоящему близких мне – двоюродный брат Лева Акопов, друг детства и юности, тоже чекист, рано ушедший из жизни; друг моей молодости Арноша Щукин и мой сослуживец Борис Фролов, погибший в Афганистане. Несмотря на различие их характеров и достоинств, у них у всех было одно общее качество: они не были равнодушны к окружающему их миру, событиям, людям.
Незадолго до описываемых мною событий Щукин, добрая душа, увещевал меня: «Да плюнь ты на этого Новобратского и переезжай к нам». А жили они с матерью, тетей Зиной, в двух крохотных полутемных комнатках внизу старого двухэтажного дома с «удобствами» во дворе. Единственной проблемой, по их мнению, являлись габариты моего пианино, и они с рулеткой в руках, на полном серьезе, вымеряли все углы – не пролезло бы и не поместилось оно никуда, пианино это… Когда я бываю на углу улиц Галактионовской и Льва Толстого, то непременно останавливаюсь у ворот того дома. И похоронены два моих самарских друга, Арнольд и Борис, почти рядом, на Рубежном…
Таким образом, квартирный кризис, казалось бы, разрешился. Но ненадолго. Генерал Новобратский вскоре все-таки уехал в Москву, но уже в отставке и в качестве новоиспеченного пенсионера, а в его комнаты вселилась семья майора – Михаила Львовича, руководителя среднего звена Управления МГБ на транспорте. Бывший подчиненный моего отца, ходивший при нем, как говорится, «на цыпочках», теперь повел себя совсем по-другому. Отбросив в сторону генеральскую вежливость предыдущего жильца, Михаил Львович попросту «давил» и выживал меня. Конечно, по-человечески его можно понять: семья большая, тесновато, но и действуй сам по-человечески.
Периодически он посылал на меня различные заявления в наш партком. Одно из них было особенно «убедительно»: его возмущало, что его сосед – «молодой коммунист» – уезжает иногда на работу на такси (с Комсомольской площади у железнодорожного вокзала до клуба им. Дзержинского проезд по счетчику стоил ровно 1 рубль, что было до-вольно дорого в то время). Да, действительно, я был молодым коммунистом и чекистом, но, скажу честно, не высыпался. Приходил с работы около 2-х, иногда 3-х часов ночи, а через каких-то 4–5 часов собирался вновь на службу и вынужден был иногда пользоваться столь недемократическим и дорогим тогда видом транспорта. Михаил Львович, которому до своей службы было ровно 5 минут пешего хода, и который сам тоже работал по ночам, не ленился наблюдать из окна за моим утренним маршрутом, куда я пойду: на троллейбусную остановку или на стоянку такси. В нашем парткоме, конечно, посмеялись, но на всякий случай порекомендовали «вести себя поскромнее»…
Конфликт разрешился только через несколько лет, уже при другом начальнике управления мне дали небольшую комнату в общей квартире. В ней я и живу с семьей по сей день, но уже во всех комнатах.
Портивший мне настроение квартирный вопрос жизни мне не попортил. В свободное время, хоть и было его мало, я общался с друзьями-товарищами. Обычно это происходило в воскресенье или в дни отгула после суточного дежурства. Помимо кино, часто бывали во всех театрах, филармонии или цирке-шапито в Струковском саду. Дело было молодое, холостое. Иногда летом, если не загорали на пляже или на той стороне Волги, уезжали на целый день в Загородный парк или на наши дачи (ныне детский парк им. Гагарина).
Там, на дачах, было весело и сытно: играли в волейбол, бадминтон, городки, работала столовая (только с пивом) и был бильярд. Можно было сходить в гости к семейным сослуживцам, снимавшим дачи на сезон за символическую плату. Наиболее часто общались (еще холостыми, а затем и семьями) с Юрой Бабинковым, Женей Сорокиным, Славой Немковым, Виктором Стрельцовым, Володей Стрижовым, Валентиной Самойловой (Фадеевой). С Юрой и Славой нас сближало еще и увлечение джазом. Первый был хорошим тромбонистом, а второй виртуозно владел ударными. Оба, но в разные годы, играли в одном музыкальном коллективе при клубе железнодорожников. А меня, как обычно во всех компаниях, усаживали за фортепиано, поэтому я так и не выучился толком танцевать. Позже, уже став семейными людьми, я и Юра Бабинков жили на дачах до поздней осени: не хотелось съезжать на зиму – мне в тесную комнату в коммуналке, а Юре – в не более просторный снимаемый угол.
С территории дач, через дорогу, была хорошо видна новая стройка с диковинной по тем временам вышкой – возводился телевизионный центр, и на наших глазах росла телебашня. Много лет спустя, после отставки, став «открытым» для общения с телевидением, я сказал журналистам: «У нас и у вас много общего: «камеры», «передачи» и даже «вышка». Правда, на нашу «вышку» введен мораторий, а без вашей вышки телевидению не обойтись…»
Не знаю, обиделись ли на шутку журналисты, но посмеялись. Я мог бы продолжить свою унылую шутку, но промолчал: в нынешние времена суровые и часто не обоснованные приговоры людям нашего поколения выносят средства массовой информации.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: