23 января 2009 14:35
Автор: Сергей Белогуров
Допрос
– В прошлом году на Алихейле тоже один пуштун попался, – рассказывал высокий лейтенант–азербайджанец, быстро шагая по тропинке, – ничего по дари не понимал.
– Ну и как? – вяло поинтересовался я.
– А, потом надоело с ним возиться. Подполковник его на обратном пути из вертолета выкинул...
Мы шли к караульному помещению, где содержались пленные. Было около девяти часов вечера, но дневная жара еще не спала, и выпитый за ужином чай выступал каплями пота под сеткой маскхалата. Хорошо бы сейчас выкупаться в горной речке, а затем перекинуться в картишки на сон грядущий! И вот вместо этого надо идти допрашивать какого–то пленного «духа», который понимает только пушту.
За полгода службы в Афганистане мне уже приходилось бывать на подобных мероприятиях, поэтому рассказ переводчика из разведотдела не удивил. Кроме артиллеристов и разведчиков, которым дозарезу нужны были новые данные о противнике, в допросах обычно участвовал какой–нибудь прапорщик с пудовыми кулачищами, – он–то и выполнял всю черновую работу. Одних пленных подвешивали в резиновой петле к стволу танковой пушки, чтобы человек мог только–только касаться земли пальцами ног. К другим цепляли провода полевого телефона и крутили ручку, вырабатывая ток.
– Слушай, Эльчин, а он не прикидывается?
– Кто, душара? Конечно прикидывается, они все дари понимают. А у этого на лбу как минимум десять классов лицея написано. Просто он думал, что у нас нет никого с пушту, вот и решил закосить под неграмотного крестьянина.
Во дворе караулки нас уже ждал невысокий худощавый подполковник – помощник начальника разведки армии. Мы поздоровались и сели за стол, стоявший под большой чинарой. Солдат принес керосиновую лампу и чайник с холодным чаем. В ожидании, когда приведут пленного, подполковник рассказал, что этого человека взяли вчера в ходе боя, когда он и еще один автоматчик спрятались в пещере. Наш боец выстрелом из гранатомета убил автоматчика, а этого без сознания взяли в плен. Взаимодействовавшие с нами «хадовцы» опознали в нем крупного помещика из этих мест, воевавшего на стороне оппозиции.
– Они с этим «духом» полдня промучились. Своего человека в камеру к нему подсаживали – все напрасно. Молчит, – сказал подполковник. В этот момент к столу подвели пленного.
Он был одет в широкие штаны и рубаху навыпуск – обычную одежду афганских крестьян. Высокий, широкоплечий. Большие ладони рук перебинтованы. Короткая бородка. Волосы расчесаны с пробором посредине, открывая высокий смуглый лоб.
– Босой, а босиком–то ходить не привык, – задумчиво произнес подполковник, глядя под ноги пленному. – Ишь как пальцы поджимает. Ладно, пусть садится. Гафуров, начинай ты, а если откажется, ты, Сергей, прижми его на пушту.
– Эсме шома чист? Чанд соль дори?1 – заговорил на дари лейтенант.
– На поегим. Пахто... пахто поегим2.
– Пахто поеги? – вступил я в разговор. – Дер хы дый. Ста нум цы дый? Цо калян ляре? Пляр ау мор ляре? Ста ды пляр нум цы дый?3
Пленный повернулся ко мне, широко улыбнулся и начал отвечать. Он старательно выговаривал каждое слово, всем видом выражая радость, что наконец–то нашелся человек, понимающий пушту, который поможет русским командирам во всем разобраться. Про себя я отметил, что это была речь не неграмотного крестьянина, но человека, несомненно, образованного, хотя он и пытался вставлять различные простонародные словечки. Я фиксировал ответы на бумаге и одновременно переводил: «Зовут Ахмад, сын Вали Мухаммада Юсуфзая. Тридцать три года... Пы кум дзай ки зежедылай йе?4 Что, какой еще «джинси»?.. Ах, «эдженси»! Понял! Товарищ полковник, он говорит, что родом из Пашата в агентстве Баджаур, это в Пакистане. А сейчас живет с родителями и двумя старшими братьями здесь, в Кунаре, в деревне Сарикала».
– Спроси, у него жена и дети есть?
– Хыдза ляре? Кучниян ляре?5 Нет, он говорит, что еще не женат...
– Чего он врет?! Тридцать три года и все еще не женат.
– Вали хыдза на ляре? Камзорай йе?1 Смуглое лицо пленного потемнело, он вскинул голову и быстро заговорил.
– Так, так, сэбр, сэбр... да погоди ты! Товарищ полковник, он говорит, что пока старшие братья не женятся, он не может иметь семью. Это правда, у них в кишлаках есть такой обычай.
– Да, суровые у вас, брат, порядки, – подполковник сочувственно похлопал пленного по плечу, как будто перед ним действительно сидел простой крестьянский парень. – А спроси, сколько человек он убил?
– Говорит, что троих.
– Ага! Спроси, когда это было? Где?
– Он говорит, что это были не советские солдаты, а афганцы, его кровные враги. Он, видимо, имеет в виду обычай кровной мести. У пуштунов это в порядке вещей...
– Черт, да пускай они хоть все друг друга перебьют! Спроси, почему он воевал против нас?
– Вали ты ды шуравьяно пыр зид мубареза вукра?2
Пленный отвечал, что против советских солдат он не воевал, что работал на поле и, услышав стрельбу, спрятался в пещере. Потом туда вбежал еще один человек, потом этого человека убили, а его, Ахмада Юсуфзая, оглушенного, взяли в плен. Ладони почему забинтованы? Нет, это не осколки, это один из солдат бил его по рукам прикладом. Но ничего, это пройдет. Он, Ахмад, понимает, что сейчас идет война и всякое может случиться. Он уверен, что русский командир исправит эту ошибку и отпустит его домой...
Внезапно я поймал себя на мысли, что начинаю сочувствовать этому афганцу. Стоп! Какой, к черту, крестьянин?! Какое поле?! Он же «дух», настоящий «дух»! Интересно, как бы он себя повел, окажись я на его месте? Уж он бы поиздевался всласть, это они хорошо умеют!..
– Товарищ полковник, я несколько раз вставлял английские слова, он машинально ответил. Он знает английский.
– Ага! Спроси, откуда он знает английский?
– Ингризи жыба лы кум дзай цха йада кра? Энд ху воз ёр тича?..1 Он говорит, что выучил некоторые слова, когда жил в Пакистане. А так он не знает языка, он простой крестьянин, он и читать–то толком не умеет.
Подполковник взял ладонь пленного и приблизил к свету керосиновой лампы.
– Крестьянин?! Да он в жизни лопаты не держал! – он схватил дымящийся окурок и с силой вдавил в ладонь пленного. Тот замычал от боли, попытался было выдернуть руку, но мы с лейтенантом схватили его за плечи, удерживая на табуретке.
– Переведи ему, что мы знаем о нем все. Пусть он не запирается и расскажет, где его люди.
Морщась и дуя на обожженную ладонь, пленный заговорил. Он снова повторял, что прятался от обстрела. Я смотрел ему в глаза и чувствовал, как во мне нарастает злоба против этого человека. Каждый день в ходе операции гибли люди: попадали в засады, подрывались на минах. Враг был повсюду. Он скрывался в тенистых посадках фруктовых деревьев, за саманными дувалами кишлаков, в манящих прохладой горных ущельях. И этот – один из них! Он знает и молчит, изображает бедного крестьянского парня, а про себя смеется над нами. Сволочь! Ничего, мы выбьем из тебя данные! Женевская конвенция, гуманное обращение – чушь собачья!.. Хотел бы я посмотреть, что сделали на моем месте те холеные московские полковники, которые рассказывали нам о правилах обращения с пленными?.. Сволочи, им хорошо там оставаться чистенькими! Что бы они сказали сегодня утром, когда вертолет привез трупы шестерых десантников, попавших под огонь ДШК1?! Развороченные животы, снесенные черепа, огромные рваные дыры... Сволочь! Все равно мы расколем тебя! Теперь каждое твое слово – это жизни наших солдат...
Шел третий час допроса. Несколько раз подполковник подзывал солдат–караульных, и те начинали избивать пленного. А он, с трудом шевеля разбитыми губами, продолжал говорить, что он простой крестьянин и работал на поле.
Наконец мы выдохлись и закурили. Подполковник ушел в караулку звонить по телефону. Вскоре земля задрожала, и над нашими головами с ревом взметнулись в темное небо огненные хвосты реактивного залпа.
– Опять по Мараваре, – сказал лейтенант, – это те цели, что мы вчера вычисляли. – И добавил, обращаясь по–русски к скорчившемуся на земле пленному:
– Видал, сука, как мы ваших долбаем?! И твою банду накроем!
Тот поднял голову, как будто желая что–то сказать, но не сказал ничего. Вскоре возвратился подполковник, настроенный очень решительно.
– Сергей, сориентируй его по карте. Пусть покажет местоположение группы. Пусть ничего не говорит, а только покажет рукой. Пока дивизион развернут, мы их заодно и накроем. Если не покажет, скажи, что мы его повесим, потом разрубим на куски и... и скормим собакам! Переведи ему дословно.
Я перевел. Пленный внимательно выслушал и вздохнул, возведя глаза к небу.
– Он говорит, что рассказал нам все, что знал. Его совесть чиста перед Аллахом.
– Ах, чиста? Гафуров, принеси веревку!
Лейтенант подошел к солдатам, курившим на ступенях караулки. Один из них снял с автомата брезентовый ремень. На одном конце лейтенант сделал петлю, другой несколько раз обмотал вокруг ветки чинары.
– Серега, помоги, – вдвоем мы поставили пленного на скамейку. Солдаты–караульные, заинтересовавшись происходящим, подошли поближе. Пленный стоял с петлей на шее, безучастно глядя вниз.
– Последний раз спрашиваю, где твоя группа? Какой состав и вооружение? Какая стоит задача? С кем поддерживаете связь? – подполковник вышел из–за стола и стоял перед пленным, глядя ему в глаза снизу вверх.
Я перевел и, не дожидаясь ответа, от себя добавил:
– Неужели ты не понимаешь, что тебя сейчас убьют? Скажи... нет, просто покажи рукой, и ты останешься жить!
Пленный поднял голову и печально улыбнулся.
– Он говорит, что ему нечего нам сказать. Он не боится смерти, потому что он чист перед...
– А, черт, давай!
Мы с лейтенантом перевернули скамейку. Скрипнула ветка, и тяжелое тело повисло в петле. Ремень был широкий, и пленный висел, не теряя сознания, глядя на нас наливающимися кровью глазами. Было видно, как он весь напрягся, сопротивляясь удушью. По лицу градом катился пот. Мы не связали ему рук и, уже теряя сознание, он инстинктивно потянулся к душившей его петле, но тут же, последним усилием воли заставил себя сжать забинтованные кулаки и вытянул руки по швам.
– Давай, – всполошился подполковник, – давай, скорее вытягивай его, пока не подох!
Мы с лейтенантом подхватили пленного, вынули из петли и опустили на землю. Подполковник набрал стакан чаю и плеснул афганцу в лицо. Тот медленно открыл глаза.
– Абы... абы1...
– Просит пить, товарищ полковник.
– Хрен ему, а не пить! Скажи, что сейчас рамазан и мусульманам пить не полагается.
Пленный поглядел на небо и шевельнул распухшими губами.
– Он сказал, что уже стемнело и Аллах разрешает пить воду.
– Ага, он уже очухался... Он уже соображает... Начальник караула, ко мне! Этого – запереть и охранять как следует. Завтра с утра посадить вот здесь, на солнцепеке. Воды не давать, может, поумнеет... Собирайтесь, на сегодня все.
Мы вышли со двора караулки. Закурили. Небо вновь озарили сполохи реактивного залпа.
– Теперь всю ночь кидать будут, – сказал лейтенант. – Товарищ полковник, а с этим что делать?
– Передадим ХАДу2, все равно там знают, что он у нас. Сергей, ты завтра со мной полетишь на авиаразведку, там один «дух» обещал какие–то склады показать. Врет, наверное, но проверить надо. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи!...
На следующий день Гафуров рассказал мне, что пленного передали в ХАД.
– Все равно этот «дух» теперь не жилец. Наши бойцы ему на прощанье все внутренности отбили, кровью харкал. Доктор говорит, что больше месяца не протянет...
* * *
Прошло девять лет. Постепенно забывались какие–то эпизоды, лица людей, с которыми меня сводила и разводила судьба на пыльных афганских дорогах. Но в последнее время почему–то часто вспоминается человек с забинтованными руками, называвший себя Ахмадом Юсуфзаем. Сейчас мне тридцать три, столько, сколько было ему тогда.
Асадабад – Москва,
1985 – 1994 гг.
2 Не понимаю. Пушту... пушту понимаю. (пушту)
3 Понимаешь пушту? Очень хорошо. Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Родители есть? Как зовут твоего отца? (пушту)
5 Жена есть? Дети есть? (пушту)
1 Почему ты не женат? Ты что, импотент? (пушту)
2 Почему ты воевал против советских солдат? (пушту)
1 Где ты выучил английский? (пушту) И кто был твоим учителем? (англ.)
1 12,7–мм зенитный пулемет конструкции Дегтярева – Шпагина.
1 Воды... Воды... (пушту)
2 Хидмат–е этэлят–е доуляти – Служба государственной информации ДРА, аналогичная КГБ СССР (дари)
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: