21 августа 2009 18:48
Автор: Галина Клименко (г. Самара)
Как мне тебя не хватает…
Иногда мне кажется, что это происходит наяву: отец крепко обнимает меня, прижимает к своей груди так, что я чувствую чуть заметный хрип и слышу тихое «Доченька моя…»…
Как мне тебя не хватает, родной мой папочка…
Сколько помню его, он всегда больше помалкивал – только посвистывал тихо, что-нибудь мастеря. Мама постоянно одергивала: «Не свисти, а то денег не будет». Денег и вправду было не особенно много, но по праздникам всегда, как водится, все собирались за большим столом, и вот тогда-то отец, как сейчас бы сказали, «отрывался по полной». Он пел. И это было что-то! Мама и бабушка – две голосистые хохлушки – заводили какую-нибудь протяжную, хватающую за душу украинскую песню, все затихали, не смея помешать великолепной слаженности альта и сопрано…
И тут взметался неожиданно вверх папин тенорок, паря над слаженным дуэтом. Он залетал в такие выси, что, казалось, вот-вот сорвется, упадет и разобьётся, но отец, восторженно запрокинув голову, голосил. Да-да, именно «голосил», ибо ни одного слова из всех украинских песен, которые он подхватывал многие годы на наших домашних застольях, он так и не выучил. Было просто какое-нибудь «а-а-а-а-а…» или «и-и-и-и-и…». Однако это его нисколько не смущало. Завершив руладу, он победоносно оглядывал всех и со смехом покачивал головой. И столько непосредственной радости было в его смехе, что не особенно жаловавшая его теща – моя бабушка, тоже начинала смеяться, прощая ему дерзость вызова её академическому пению. А отец, сверкая искорками в глазах, предлагал очередную песню, и опять неслось ввысь его «и-и-и-и-и…»
Глаза у него были необыкновенные. С такими глазами ему действительно не надо было много говорить – они говорили за него сами. Я не видела глаз добрее, но уж если провинишься, смотреть в эти глаза было страшновато – «серые не смелые», они превращались в холодную сталь…
В последние годы в них была грусть и усталость, а ещё отчаяние человека, так и не понявшего, почему все то, чем жил он, его родные, его друзья, чем жила стана, оказалось ненужным и растоптанным, ведь жили они честно и открыто, зла не делали, и думали «прежде о Родине, а потом о себе»… Разве сейчас стало лучше, разве стало легче, разве честнее стала жить страна! Теперь за столом были не песни – были поначалу споры, а потом и целые словесные войны, доходившие чуть ли не до разрыва отношений. В конце концов мы просто стали избегать разговоров о политике и т.д., особенно после того, как мама после очередного общения с сотрудниками ЖЭКа слегла с инсультом… Отец очень изменился: раньше немногословный и неторопливый, теперь он стал разговорчивым и шустрым, решив, видимо, что теперь ему за двоих надо и говорить, и успевать по дому, поскольку мамочка – ласковая говорунья – была отменной хозяйкой.
Девять лет самопожертвования и любви, нежности и страдания. Мы приходили, а он был рядом каждодневно с беспомощной, почти неподвижной любимой женой. Вот так же он вместе с мамочкой удерживал однажды мою жизнь, когда уже и врачи теряли надежду, когда не было ни сил, ни желания бороться.. «Доченька моя…» - шершавые, натруженные руки гладили меня по голове, сухие губы касались щеки – «Э-э-э, ты чего это? Всё нормально, возьми себя в руки, не хандри…».
Тогда он научился всем женским премудростям: и готовить и стирать, и дом содержать – мамочка в это время месяцами буквально жила в больнице, круглосуточно оберегая меня. Родные мои, откуда в вас столько силы! Воистину – миром правит любовь.
Кто бы мне ни говорил, что можно отречься любя, я не верю. Отрекаются от любви из-за трусости, малодушия, собственной слабости. Не каждому дано выдержать силу подаренного чувства или понять, что любовь – это не дивный остров, закрытый от бурь земных, и любить одного человека с его недостатками и проблемами действительно гораздо тяжелее, чем осчастливить мир.
Мои старики не были идеальными, в их жизни было всякое, но они смотрели друг на друга как на частичку себя. Они как будто проросли друг в друга…
Встретились они в начале пятидесятых на Западной Украине. Мама и бабушка в то время жили в удивительном старинном городке с настоящей крепостью и разрушенным замком. Для меня до сих пор это место с его таинственными, загадочными уголками кажется сказочным. Там-то скромный молодой офицер Внутренних войск встретился в клубе с бойкой на язык веселой чернобровой красавицей. Это она первая подошла к серьёзному лейтенанту, игравшему в шахматы, не замечая веселья танцевального вечера.
С досадой она поняла, что ее шутки не возымели на парня никакого действия – он едва взглянул на нее. Каково же было ее удивление и тайная радость, когда он дождался ее на дороге, чтобы проводить домой. Ухажер он был, скажу прямо, аховый – добиться от него хоть пары слов было почти невозможно…
Однако волшебство любви началось: желание хоть одним глазком взглянуть друг на друга, просто пройтись тихим вечером рядом, даже не пытаясь взяться за руки…
Мама рассказывала, как однажды она ехала на велосипеде мимо казармы (конечно же, не случайно) и углядела любимое лицо в окне. Больше ничего видеть она не могла. Держа взглядом его лицо, она с размаху грохнулась вместе с велосипедом, обдирая локти и колени. Из глаз брызнули непрошенные слезы, а губы растянулись в счастливейшую улыбку – вот он, здесь, живой! А ведь как часто сковывал сердце ледяной ужас, когда молва доносила: еще одного офицера убили во время операции.
Да, времена были суровые – недобитые бандеровцы шныряли по лесам, то и дело приходили известия: то молоденькую учительницу повесили, то председателя убили. Мою бабушку, директора детского дома, тоже дважды чуть не убили – один раз, ударив пистолетом по переносице, сбросили с моста в воду – тогда ее случайно увидели из проезжавшей машины, а второй раз вывели прямо из дома в ночной сорочке к реке расстреливать. Благо, один из бандитов узнал в ней учительницу своих детей, отправил второго за самогоном, выстрелил в воздух, а ее отпустил…
Даже свадьбу с первого захода сыграть не удалось – когда и сами были готовы, и столы накрыты, и гости на пороге – тревога. Жених с дружками срываются и… ни слуху, ни духу несколько недель. Приехал так же неожиданно, как и пропал – в один день друзья привезли и продукты, и выпивку – свадьба состоялась. Боже, до чего хороши они на свадебной фотографии!
Как же тяжело тебе было, родной мой папочка, спустя десятилетия читать, что в том маленьком городке установили памятник бандиту, что фашистские прихвостни провозглашаются героями, что скромные солдатские кладбища зарастают бурьяном…
Вспоминая прошлое, я всегда вижу себя, прежде всего, с отцом. Он всю жизнь нежно опекал меня. Помню случай из детства: прямо у калитки нашего дома стоят гуси, страшно вытягивая шеи, и шипят. Я не могу сдвинуться с места от ужаса и громко реву. Папа выходит из дома, его тихий ласковый голос успокаивает, он подхватывает меня на руки, я цепляюсь за его шею, прижимаюсь и чувствую, что я в крепости.
Он действительно был моей крепостью. И не только моей. Он никогда никому не отказывал в помощи. Когда мы поселились в новенькой хрущевке на новом месте, он был, пожалуй, самым популярным мужчиной в подъезде: посоветовать, повлиять, утихомирить или починить, наладить – всегда соседи в первую очередь обращались к нему. Дети доверяли ему свои тайны, маленькие и большие сомнения, которые он запирал в подвале на замок, чтобы о них никто не знал…
Всякая живность чувствовала в нем друга и покровителя. Лет около тридцати у нас водились собаки – сначала дворяне, а потом по очереди три замечательные овчарки. Как они его любили! Собаки из шкуры готовы были выскочить, чтобы угодить ему. Каждый раз за полчаса до его прихода с работы ли, с дачи ли каждая из них вставала на подоконник передними лапами и замирала до тех пор, пока он не появлялся из-за угла дома. Потом начиналось нечто невообразимое – свой восторг они готовы были излить на любого, кто был рядом, а потом у двери все никак не могли успокоиться, ожидая, когда же, наконец, откроется дверь. Мамочка порой ревновала: «Ну вот, я их кормлю, а они только тебя любят». Да нет же – её они тоже любили. Но спокойнее.
С возрастом отец стал похож на сказочного деда-берендея: седая борода, посох из выструганной под свою руку сухой коряжки, прищуренные глаза из-под седых бровей. К нему всегда тянулись дети. Он вечно что-то мастерил им, рассказывал, показывал упражнения на турнике. «Эх, вот она, поросль молодая, ангелы наши, что-то из них вырастет?» – говаривал он.
Он и сам всю жизнь был немного ребенком. Очень любил кататься на качелях. С детства помню, как он, стоя в «лодке», разгоняет её все выше и выше и кричит мне: «Полетели-полетели!». Однажды, когда ему было уже под восемьдесят, в День Победы он захотел покататься на карусели, знаете, у которой сидения висят на цепях. Его никак не хотели пускать – мало ли что может случиться со стариком – но он упрямо пытался пробраться именно на этот аттракцион. Только из уважения к ветерану в День Победы ему позволили пройти. Это было что-то! Такого в парке давно не видели! Дед, вытянув вперёд ноги, задрав бороду, в восторге кружился над ошарашенной дивом толпой и радостно повизгивал «И-и-и-х!». Молодые люди потом восторженно пожимали ему руку: «Ну, ты даёшь, отец!» А папаши подводили малышей, чтобы показать героя и поздравить с праздником. В эти минуты он был счастлив и горд как ребенок.
Муж влюбился в него сразу. Сам человек достаточно жесткий и не склонный к сантиментам, он проявлял к нему искреннюю нежность. «Батя» - ласково тянул он, обнимая старика при очередном визите. «Сынок» - отвечал отец, влажнея глазами и прижимая его к себе. Разговоры их – по-мужски серьёзные и долгие – были для обоих настоящим наслаждением. Особенную радость муж доставил отцу, когда подарил свою гармонь. Папочка буквально набросился на неё, пытаясь по-молодецки что-то выдать. Пальцы уже не слушались, глаза не видели. С тех пор каждый раз, приходя к отцу, муж играл ему сам. Папа, особенно после рюмочки, вставал и звал меня: «Дочь моя – танцевать!».
И начиналось! Он выкидывал коленца, притопывал, прихлопывал и, конечно, выкрикивал своё восторженное «И-и-и-х!» до тех пор, пока я не показывала мужу: «Стоп!». Мамочка радостно в такт покачивала головой и улыбалась. Уже только за одну эту доставленную старикам радость я буду всегда благодарна мужу. А сколько радости доставил он старику, пригласив его в Винновку на наш славянский свадебный обряд! До конца дней он с замиранием сердца вспоминал кручу над красавицей Волгой, широкие заволжские дали, запах трав, себя в венке из полевых цветов. Он был счастлив!
…Он сам отмерил свой срок…
«Я загадал себе: девять лет потяну, мать не брошу, а потом уж как Бог даст»,- признался он мне как-то... Так и случилось – он ушел во сне, как мечтают уйти все живущие. Но не каждому это дано. Ведь он был почти святым.
Я храню в себе его голос, его ласковые прикосновения, иногда ощущаю легкое дуновение на щеке и слышу далекое «Доченька моя…»
(На фото Пётр Павлович Кинаров (ред.)
Читательские комментарии:
18 мая 2009 11:44
Меня поразил реквием Галины о своём отце. Он был удивительно светлым, чистым человеком. Говорят, Господь забирает к себе лучших, даруя им лёгкую смерть во сне. С ним так и случилось. Говорят, незаменимых нет. Есть. Петр Павлович был незаменимым, без него всем нам жить трудно. Спасибо, Галя, за память об отце.
Елена Баширова
14 мая 2009 11:11
Невозможно ничего сказать, душат слезы. Спасибо за этот гимн дочерней любви. Наверное, в этом и есть предназначение человека – прожить так, чтобы о тебе ТАК помнили. Вечная память!
n.volzhanskaya@samara.vt.ru
06 апреля 2009 12:57
Удивительный был человек! Спасибо его дочке Галине,что она написала о нем. Молодец!
24 августа 2009 13:35
Уважаемая Галина! Знаю Вас заочно от вашего супруга Владимира, с кем мне посчастливилось работать на портале. С его легкой руки и мои скромные творения появляются в «Литгубернии».
С трепетным волнением и слезами на глазах прочитала вашу новеллу об отце. В литературном плане это произведение оценивать не буду – оно замечательно, прежде всего, подкупающей искренностью и необыкновенной теплотой. ТАК может написать только тот, кто прошел тернистой жизненной дорогой не один десяток лет и понял, что любить своих ближних – это драгоценный подарок Судьбы. Почему так говорю? Свого отца Дмитрия Андрияновича Баранова я помню смутно. Нам с братом Колей было по восемь лет, когда она умер от рака. Горячий в работе, в делах и поступках, он сгорел от высокого напряжения своего характера и натуры. Но остались, как в дымке, воспоминания и рассказы мамы. Вам повезло больше, так как рядом с отцом прожили уже сознательную жизнь. И все же, мой рассказ об отце – впереди. Это решение родилось под впечатлением Вашего нежно-горького повествования. Спасибо!
Антонида Бердникова akberda@gmail.com
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: