30 сентября 2009 08:13
Автор: Галина Сюнькова (Г. Самара)
Бег с барьерами
Очевидно, примирившись с тем, что жизнь может внезапно оборваться, Владимир Сыромятников позвонил из больницы и, извиняясь за доставленные хлопоты, попросил принести диктофон: «Кое-какие мысли надо записать на всякий случай». Через неделю его не стало, а пленку из диктофона взяла дочь. О чем хотел поведать миру этот беспокойный человек, так и осталось для меня тайной, но, по счастью, сохранилась запись моего разговора с Владимиром Александровичем в один из его визитов к нам домой. Мы жили недалеко друг от друга.
Ушедших друзей голоса позволяют нам беседовать с ними, как с живыми. И вот сейчас, когда медленно раскручивается спираль диктофонной ленты, Владимир Александрович словно бы, как прежде, удобно устроившись в кресле, мыслит вслух, а я внимаю ему, чуть-чуть направляя русло беседы вопросами.
Возможно, это нечаянное интервью в какой-то степени восполнит нереализованность последних мыслей нашего друга. Или, по крайней мере, даст читателям представление о нем как о человеке весьма неординарном, в чем-то, может, даже странном своей старомодной деликатностью, гармонично уживающейся с прямотой и резкостью суждений, когда дело касалось вопросов для него принципиальных. А принципиальными были для него – унаследованная от предков преданность делу и следование во всем традиционной русскости.
Итак, пора перейти к прямой речи Сыромятникова, вырвав её из контекста многочисленных встреч, телефонных разговоров, коротких реплик и всего того, что мы подразумеваем под словом общение и что, пожалуй, было бы уместнее просто называть жизнью.
- Если бы я сказал, что линия моей жизни была намечена и выстроена спортом, это вряд ли стало бы преувеличением. И я рад, что всё сложилось именно так, поскольку спорт втягивает в свою орбиту колоссальное множество замечательных своими человеческими качествами людей. Это та среда, где в окружении сильных характеров человек, как сосна в бору, растет только ввысь и прямо.
Мне повезло, что с ранних лет своим вниманием меня окружали настоящие мастера своего дела. В том нашем сообществе царила особая атмосфера человеческой порядочности, честности в отношениях и самоотверженности в служении профессии, которой эти люди себя посвятили. Спорт для меня, как и для многих ровесников прежде всего был школой гражданственности, а уж потом поприщем, на котором можно предельно самовыразиться через голы, очки, секунды.
Собственно, аура спорта была во многом близка той атмосфере, которая сложилась у нас в семье, поскольку стиль и уклад жизни моих родителей опирался на устои, заложенные дедами и прадедами - работящими и совестливыми русскими людьми, много сделавшими ещё в XIX веке для становления деловой репутации Самары.
Мои предки, скажу без похвальбы, были людьми той когорты, которую принято называть солью земли. Крепкие физически, ухватистые и смекалистые, красивые духовно, они по праву считались довольно состоятельными, что, однако, не сделало их ни спесивыми, ни самодовольными. У них на первом плане всегда была работа.
Конечно, купеческому роду, который был на виду в Поволжье, приходилось держать марку и не падать в грязь лицом, поскольку честь семьи и её репутация были непререкаемым принципом поведения каждого из её членов. Это касалось не только мужской половины нашего рода.
Мужчины весьма основательно подходили к подбору себе пары, рубили, что называется, дерево по себе. Наличие ума у невесты считалось едва ли не более важным, чем красота, хотя портить породу тоже было недопустимо. И даже революция, тяжелым катком прокатившаяся по семейному древу, не изменила этих жизненных правил рода.
Энергия прадедов передалась и моим родителям, которые, может быть, не так знамениты, как купцы Вощакины, однако не менее их были преданы своему делу. Всё лучшее они от своих родителей унаследовать сумели, хотя эпоха была другая, и родословная уже не помогала, а скорее мешала продвижению по жизни. Из отцовского наследства моим отцу и матери досталась только крепкая трудовая закваска.
Мои отец и мать очень подходили друг другу. Я не помню ни одного случая, чтобы они поссорились. Они умели ладить меж собой, находить общий язык, ибо семья строилась на принципах любви и уважения. Скрепляли её и общие интересы. Что характерно, родители мои были хорошими спортсменами, так что свою любовь к спорту я унаследовал у них.
А мама моя в ту пору участвовала ещё и в конкурсах красоты. И не только участвовала, но и выигрывала их. У меня сохранилась фотография, на которой мама запечатлена на фоне крымских скал после триумфа на одном из курортных конкурсов 1932 года. Отец был под стать матери - высокий, синеглазый. Настоящий русак.
Тут надо сказать, что родителям из достояния династии купцов Вощакиных, заложенной моим прадедом, не досталось ни полушки. Свое семейное благополучие им пришлось создавать самим. Да и жить довелось не в унаследованном трехэтажном каменном доме, который сохранился до сих пор, а в тесной комнатушке среди чужих людей. Но руки и голова у каждого были свои. И работы мои отец и мать не боялись. Так что к моему появлению их быт был весьма прилично налажен.
Голодать нам с братом не пришлось. Не более чем всем в те трудные годы. Отец был машинистом паровоза, так сказать, элитой рабочего класса. Мама тяготела к музыке и нас с братом стремилась к ней приобщить. Брат как-то сумел отбояриться, а мне пришлось пройти весь курс науки, заданный мамой, о чем я сейчас не жалею.
Когда пришло время писать статьи об искусстве, театре, балете, эти знания и опыт мне весьма пригодились, хотя мастерства моего хватало только на то, чтобы «блистать» в компаниях друзей и знакомых. Я понимал, что больших способностей к музыке у меня нет, и лавров себе на этом поприще я не стяжаю. А настоящим моим увлечением в те годы стал спорт, любовь к которому я пронес через всю жизнь. Словом, недолго музыка играла, тем более что в той среде, где я вращался, к классической музыке, к коей приобщала меня мама, пиетета не было. А стадион «Локомотив» был расположен рядом.
Там я постоянно видел в кругу спортсменов моих родителей. Отцу как успешному бегуну на длинные дистанции за безостановочный пробег до Сызрани и вообще «витринному» рабочему вручили набор патефонных пластинок с записями джаза, и вот эта музыка мне тогда нравилась больше, хотя я, перефразируя Маяковского, и до сих пор от нежности к ней не отрекся. Со спортом эта музыка прекрасно сочеталась. Родители ничего не имели против моего пристрастия к спорту.
Отца я помню по большей части занятым делом, хотя у нас часто собирались его и мамины друзья, веселились, пели, танцевали. Но однажды отец особенно тщательно отнесся к тому, чтобы выглядеть парадно. Это случилось, когда его делегировали на ХХII съезд КПСС. Я был свидетелем его падения на скользких московских паркетах, после чего ему пришлось в кремлевской больнице «ремонтировать» зубы.
Нет, не создан был мой отец для заседаний в высоких сферах. Его место было за контроллером электровоза. Меня он тоже готовил не для кабинетной работы. И на спортивных аренах он, один из первых значкистов ГТО в стране, требовал полной самоотдачи.
Стадион «Локомотив», с его деревянными трибунами, казался мне тогда, да и сейчас вспоминается, как одно из лучших спортивных сооружений. Сначала я занимался гимнастикой, а когда подрос, мой тренер Георгий Елисеевич Казаков счел, что с моими физическими данными нужно заниматься барьерным бегом. Именно в этом виде спорта я стал чемпионом города и области и вошел в легкоатлетическую сборную России.
- Но вы все-таки не решились посвятить спорту всю свою жизнь. Нашлись дела важнее?
- Пьер Кубертен когда-то дал крылья словесной формуле «О спорт, ты - мир!» С ним можно было бы согласиться, если бы не существовало множество миров, не менее интересных и зовущих к себе. Ещё в школе мне нравились точные науки. Теоремы я доказывал, не заглядывая в учебник.
Поэтому, когда пришла пора выбирать земную профессию, остановился не просто на инженерной, а на конструкторской работе, связанной с пространственным мышлением: созданием деталей машин и оборудования, разработкой новых технологий. Эта профессия, кроме всего прочего, помогла мне визуально изучить географию страны, которую и так я неплохо знал, кочуя по спортивным соревнованиям.
Теперь же мне приходилось участвовать в пуско-наладочных работах на заводах по производству керамзита, использующих разработанное мною оборудование. И до сих пор, хотя я уже давненько перешагнул пенсионный возраст, ко мне обращаются за консультацией с заводов подобного профиля, которые пришли в упадок в годы ельцинской смуты. Да и на новые заводы приглашают, ведь в керамзите остро нуждаются стройки.
Пожалуй, нет ни одного завода, где бы ни применялись мои конструкторские разработки. И мое имя, как говорил поэт, появилось «в поэтической рубрике», так как в справочнике строительных материалов есть раздел, посвященный обжиговому агрегату, спроектированному мною. И я доволен тем, что был одним из пионеров, стоявших у истоков внедрения керамзита, этого материала будущего, в строительное производство.
Интенсивное освоение Севера началось со строительства в Надыме завода по строительству керамзита, куда нас, инженеров и проектировщиков, возили из Самары на самолетах. Да и дальневосточная Находка была освоенным нами адресом.
- Интересно, как это в вас мирно уживаются две такие разные ипостаси? Вы и сугубый технарь, и яркий публицист, тонко разбирающийся в искусстве, пишущий глубокие статьи о политике и экономике. Снайперски точные оценки в ваших рецензиях на книги и спектакли замечены не только мною.
- Гуманитарный склад ума - это не про меня. В школе я к этим предметам прилежен не был. Но русский язык нам замечательно преподавала Антонина Петровна Клепикова. Мы её не любили, потому что она была очень строга и много требовала. Но по прошествии многих лет я вспоминаю её с благодарностью, поскольку оказалось, что без специальной журналистской подготовки я сразу стал писать статьи, которые не вызывали нареканий ни у редакторов изданий, где они печатались, ни у опытных журналистов.
Я пишу только о том, что хорошо знаю, что меня волнует, задевает за живое. Но прежде чем взяться за перо, я всесторонне изучаю предмет моего внимания. Обычно побуждает к работе чужое мастерство. Артисты или поэты своей тайной дают мне повод для анализа. Но чаще это люди, давно мне знакомые. А иногда и просто друзья.
Хороших людей вокруг меня всегда было много. С детства. Самым близким и ярким моим другом был недавно покинувший бренную землю академик Ястребов, директор Института океанологии. В мальчишестве мы жили с ним в одном подъезде. Обосновавшись в Москве, он родной Самары не забывал и, когда приезжал, приходил ко мне для долгих ностальгических разговоров о нашем босоногом детстве.
Наша духовная близость прошла незамутненной через всю нашу жизнь. Когда друга не стало, я почувствовал вокруг какую-то пустоту. Жизнь продолжалась, но чего-то существенного в ней не стало хватать, а именно тепла нашей многолетней привязанности друг к другу. Остаются друзья по спорту, по музыкальной школе. Но многие связи с годами уже оборваны. По-настоящему близких людей остается всё меньше.
Вот недавно по пути из Лондона в Милан ко мне заезжала дочь. Она - абсолютно полярный мне человек, с которым трудно найти общий язык. Я ей говорю: «Тебя за рубежом никто не будет любить так, как любят на родине. Здесь тебя любят просто за то, что ты есть, не задумываясь о том, что с тебя можно что-то получить. И такого у тебя не будет больше нигде».
А она на эти слова даже не прореагировала. Может, потому, что я её воспитывал как «приходящую» дочь, так как с её матерью мы расстались. Теперь дочь не считает меня ответственным за её судьбу и в моих наставлениях не нуждается. Наверное, это справедливо, но всё равно больно сознавать, что и родные люди могут стать очень далекими друг другу, что между нами постепенно вырастает стена отчуждения.
Дочь читает мои статьи и резюмирует: «А я по-другому думаю». Но я и не претендую на право быть для своих детей непререкаемым авторитетом и примером для подражания. И всё же у меня теплится какая-то надежда, что я своей жизнью и своими усилиями, пусть незначительно, но позитивно воздействую на вектор развития моего народа. Насколько это удается, судить не мне, но сам я ощущаю невозможность для себя иного пути, иного способа жизненного поведения.
- Конфликт отцов и детей извечен. Мне тоже непонятно, чем руководствовался мой внук, в 18 лет женившись по телефонному знакомству на девице из другого города. Наверное, это и есть предметное проявление формулы «Жизнь вносит коррективы». Эти коррективы не всегда нам милы. Но, может, закон жизни - в её вечном обновлении не по однажды найденным лекалам?
- Когда я ездил по стране от Балтики до Тихого океана, я тем самым отрицал возможность выстраивания семейного гнезда, где было бы всем тепло и уютно, как в доме моих предков Вощакиных. Не могу сказать, что в семейной лодке я был преисполнен ощущения счастья. Счастлив я бывал на дистанции, когда бежал и видел, что никого уже вокруг нет, и я побеждаю в полуфинале соревнований. Осталось преодолеть ещё каких-нибудь метров двенадцать и - победа.
Вот это и было самым памятным и самым острым ощущением счастья. Или, может, оно было со мной при спуске на горных лыжах, когда все сложные рискованные повороты удачно пройдены, а впереди ждет только прямой и свободный полет по склону, на котором я себе падения не позволю.
Образно говоря, жизнь - это бег с барьерами. Одним из таких барьеров, который мне удалось взять, было мое выступление в Госплане по поручению поддерживавшего мои технические решения знаменитого организатора строительного производства Чентемирова. Приезжая в столицу, я бывал у него в гостях, и мы не раз подробно обсуждали «узкие места» в строительном производстве.
И в тот памятный раз мой титулованный наставник поручил мне разобраться в том, почему средства, вложенные в развитие стройиндустрии, имеют недостаточный коэффициент полезного действия и низкую эффективность. Материал по теме у меня был богатейший, так как я эту проблему изучил в масштабах всей страны в буквальном смысле на ощупь.
Доклад был хорошо проиллюстрирован цифровыми выкладками, моими статьями в прессе и научных журналах, а ещё и двухчастевым фильмом, отснятым нами на строительных объектах и в научных лабораториях. Всё это убеждало собравшихся специалистов из строительной сферы в правоте наших выводов: прогресс тормозят ведомственные интересы многочисленных строительных организаций и обслуживающих их заводов.
В ходе моего доклада возник курьез, подтверждающий итоги анализа ситуации. Один из крупных руководителей «Стройдормаша» увидел в моей разработке оборудования угрозу для выполнения плановых показателей его ведомством, поскольку по новой технологии на выпускаемые ими для наших заводов печи нужно было затрачивать вдвое меньше металла. Вот он и бросил реплику, видимо, показавшуюся ему остроумной: «У Сыромятникова нет металла в голосе!» На это из зала в тон ему ответили: «Зачем ему металл, если полон рот керамзита?» И это было почти правдой, поскольку проблемой внедрения керамзита я буквально болел и выглядел в глазах коллег его ярым поборником.
Дискуссии по моему докладу не было, ибо настолько убедительными были представленные в нем доводы. И даже специалист «Стройдормаша» сел со мной за стол переговоров, чтобы обмозговать план дальнейших совместных действий. Я почувствовал, что не зря не спал ночами, готовясь к выступлению на таком представительном форуме, ведь итогом совещания стало решение внедрять предложенные мной новшества повсеместно. Керамзит становился всё более популярным у строителей материалом. И это было воплощением моей мечты.
Но жизнь, как уже было сказано, действительно вносит не всегда радостные коррективы. Тогда, при прежнем строе, моя инициатива могла рассчитывать на поддержку и часто её получала. Сегодня этого нет. Под Рязанью нашелся разумный мужик. Отыскал мои статьи, адрес и пригласил меня наладить производство керамзита на его заводе. Я уже побывал там несколько раз, дело пошло. Везде бы так. Но наша промышленность ещё и до сих пор лежит на боку. А ведь технологию производства керамзита можно использовать и распространить на другие отрасли. В этом случае и я бы мог продолжить свой бег с барьерами, только бы хватило дыхания на всю дистанцию.
- Но вы же опытный спортсмен. Сумеете рассредоточить силы.
- Трудно, ибо отраслевой науки в стране больше нет. И при нынешнем строе быть её не может. А моя дистанция пролегала именно там, в научных лабораториях. Когда я был прорабом, получал зарплату меньше, чем сварщик, но был на седьмом небе оттого, что мои технические идеи воплощаются в жизнь. Сегодня такой подход неуместен. Иные цели. Иные стимулы. Я в них не вписываюсь. И, что характерно, вписываться не хочу.
А печаль моя о том, что ныне совершенно исключены возможности для творческого труда на благо страны. А без этого моя личная жизнь утрачивает смысл. А как жить без этого? Не понимаю.
- Вы пессимист?
- Нет. Жизнь - это динамика. На то и существуют в ней барьеры, чтоб мы их преодолевали.
Из-под глыб
Сыромятников Владимир,
Отставной интеллигент,
Посмотри, как ныне вымер
Инженерный контингент.
Где теперь твои коллеги,
Если весь научный цвет
Уместился на телеге,
А не в капсулах ракет?
А заводы керамзита,
Что построил ты в былом,
Растащили паразиты,
Чтобы сдать в металлолом.
Ты ученых знал кумиров,
Ты их дело умножал,
И министр Чентемиров
Тебе часто руку жал.
А теперь ты без зарплаты,
С тощей сумкою в руке,
И красуются заплаты
На линялом пиджаке.
Ты копаешься в анналах,
Ищешь доводы свои,
И в строительных журналах
Пишешь гневные статьи.
Наполняет сердце болью
Серой жизни суета,
Но встает перед тобою
Воплощенная мечта.
Мелкий дождь рядит, как сито,
А за ним, в твоем окне,
Вновь заводы керамзита
Поднимаются в стране.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: