17 марта 2010 15:07
Автор: Вадим Свиридов, доктор исторических наук (г. Москва)
Вспоминая Карабах
Наверное, у всех народов есть выражение, аналогичное русскому «друг познается в беде». Оно нечасто вспоминается, когда кругом все тихо и мирно. А в иные времена вообще становится расхожим. Так было в советскую пору, не забытую еще людьми моего поколения. Тогда во время всевозможных «дней» и «декад», на встречах представителей городов-побратимов, на фестивалях и прочем в том же роде звучали исключительно взаимные панегирики по поводу дружбы народов. Ну какая, скажите на милость, может быть беда, когда в человеческих отношениях царит сплошная благодать? Тем более приятственная во всех отношениях, чем пышнее заздравные тосты и возлияния?
Все меняется, когда эта самая «дружба народов», по горько-ироническому выражению Михаила Жванецкого, «обостряется». Когда из всех цветов спектра остаются только черный и белый, а люди обескураживающе быстро разделяются на своих и чужих. Непривычные к подобным перепадам глаза и души нормальных людей начинают слезиться. Вот тогда-то человек и постигает сполна не расхожую, а подлинную мудрость древней формулы: «Друг познается в беде».
Начиная с конца 80-х годов прошлого века нам, жившим в Азербайджане, пришлось в этом удостовериться лично. Лучше бы этого не случилось, но увы... Пока нас убаюкивали славословиями о «нерушимой дружбе советских народов», в недрах советской жизни беззвучно тикала бомба сепаратизма. Она взорвалась в феврале 1988 года. Это случилось в Степанакерте, когда облсовет НКАО принял роковое решение об отделении от Азербайджанской ССР. Взорвалась, завалив обломками сотни тысяч судеб и надежд, разметав людей, разрушив дружбы настоящие, без кавычек. Беду назвали «события в Карабахе и вокруг него».
Выше я написал: «...нам, жившим в Азербайджане». Я по крови русский. Мои предки бежали сюда еще во второй половине XVII века, пополнив в России число гонимых из-за никоновского церковного раскола, потому что не приняли нового обряда. Азербайджан стал для тысяч и тысяч таких, как мои предки, не второй, а настоящей родиной. Здесь могилы наших отцов и дедов. Отсюда наши старшие уходили на войну с фашизмом и сюда, на азербайджанские земли, давно ставшие и нашими, возвращались те из них, кто выжил. И всегда, как и сотни тысяч других людей разных национальностей и вероисповеданий, мы жили бок о бок с азербайджанцами, деля с ними радости и невзгоды, нередко кровно роднясь с ними. Я воспринял как свою персональную беду, когда в Степанакерте взорвалась бомба сепаратизма: обломки взорванной жизни обрушились и на меня лично.
Я внимательно отслеживал все, что писалось о конфликте, – и в республиканской, и в центральной печати. Конфликт разгорался с быстротой и яростью напалма, а бакинская пресса все плодила наивные письмена о том, как ладно еще вчера жили армяне с азербайджанцами. Хотя уже ясно было, что душеспасительными очерками сепаратистов не унять. Московские же СМИ, особенно та их часть, что называла себя демократической, с первых же дней однозначно приняла армянскую сторону. В тогдашних «Московских новостях», «Огоньке», прочей «демпрессе» появлялись десятки материалов, исключительно проармянских по духу и содержанию. Темы же азербайджанского страдания вообще не существовало. Напротив, «демпресса», засучив рукава, создавала собирательный образ азербайджанца-людоеда. Что же касается позиции и действий кремлевских властей, то «интернационализм» тов. Горбачева с особой определенностью проявился в ночь с 19 на 20 января 1990 года, когда советские войска брали столицу советского Азербайджана, залив кровью безвинных людей разных национальностей бакинские улицы.
Мне, коренному бакинцу, в те дни было стыдно смотреть в глаза своим азербайджанским соседям и друзьям: мне было стыдно, что я русский. Тот стыд жжет меня и сегодня. Потому что вместе с резервистами-армянами, срочно призванными из Ставропольского и Краснодарского краев, на улицах расстрелянного города бесчинствовали русские солдаты-срочники. Бакинцы не забыли, как пьяные десантники Александра Лебедя вламывались на БТР прямо в витрины винных магазинов, чтобы вывезти оттуда еще десяток ящиков со спиртным. Никогда, сколько жив, не забуду, как в один из дней кровавой вакханалии ко мне во дворе подошел пожилой сосед Тофик киши и, опустив мне на плечо руку, сказал: «Успокойся, все пройдет. Заходи, чай попьем...» Вдумайтесь: меня, русского, в той ситуации успокаивал азербайджанец.
Я поднял голову, чтобы прямо посмотреть в глаза Тофику киши, когда в Санкт-Петербурге вышла книга «Кровавый омут Карабаха». По точности, безупречной выверенности каждого приводящегося факта она являла собой хронологически развернутый энциклопедический очерк о корнях, политических предпосылках и реалиях карабахского противостояния. А предельная честность и совестливость, с какой эта книга была написана, обнаженная правда, бьющая из каждой страницы, превращали ее в человеческий документ потрясающей силы. А получил я моральное право прямо посмотреть в глаза своему соседу-азербайджанцу потому, что автором книги был русский писатель Юрий Александрович Помпеев. Его работа свидетельствовала, что не все в России поддались мороку якобы демократических деклараций, камуфлирующих оголтелый сепаратизм, ставший началом конца СССР, вовлекший в пучину неисчислимых страданий два народа. Именно в Карабахе начался отсчет последних часов жизни той страны. Постфактум одни ее называют «великой», другие – «тоталитарной». Но одно непреложно. В ней вчерашние соседи не смотрели друг на друга только сквозь прицелы автоматов. А убитым детям не выкалывали глаза, как то было с азербайджанскими детьми в городке Ходжалы, уничтоженном армянским воинством в ночь с 25 на 26 февраля 1992 года.
Об этом Юрий Помпеев с душевной болью тоже пишет в своей документальной трилогии. Во второй ее части – «Юдольных днях» – приводит слова погибшего тележурналиста Чингиза Мустафаева: «То, что мы увидели, не дай бог увидеть никому. Мирные жители – в основном женщины, старики, дети, были не просто убиты. Перед смертью их с садистским изуверством долго мучили...» И дальше Ю.Помпеев пишет: «Видеокассета с рыданиями Чингиза Мустафаева на звуковой дорожке обошла телеканалы мира и потрясла... средневековым ужасом на исходе XX века. Не увидели ее только в России».
На фоне этих горьких слов тем ценнее труд самого Юрия Александровича. В начале 90-х прошлого века для нас, русских бакинцев, книги русского писателя, истинного петербургского интеллигента, доктора культурологических наук профессора Юрия Помпеева, были больше, чем просто хорошие книги. Они великолепно доказывали, что во все времена, при любой политической погоде на дворе была, есть и будет Россия чести, совести и «осердеченного ума», как писал Александр Герцен. Держать в руках материальное подтверждение этому, впитывать глазами выстраданную автором правду значило для нас тогда чрезвычайно много. Азербайджан тогда существовал в атмосфере злого умалчивания правды о карабахском конфликте, он бился об информационную блокаду как рыба об лед. Книги Юрия Помпеева были как глоток чистого кислорода в затхлой безвоздушной среде. Они помогали выпрямить спину, обрести силы жить дальше и все-таки надеяться на лучшее.
В «Карабахский дневник», кроме уже названных, вошли еще две части – «Руины» и «Заноза Карабаха: 15 лет спустя». Я убежден, что этой книге предстоит долгая жизнь во времени и пространстве. Потому что она из тех, что срывает с эпохи лживые маски и грим, обнажает подлинную суть эпохи на крутом изломе истории.
Я был бы не прав, не сказав сегодня с благодарностью этих слов.
газета «Московская правда»
•
Отправить свой коментарий к материалу »
Комментарии: