ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА : [an error occurred while processing this directive] <div id=page> <h1><a href='/litera/public/index.shtml'>Публицистика</a> » <a href='/litera/public/berdnikova/index.shtml'>Антонида Бердникова</a></h1> <span class="date"><span>08 мая 2008 11:12</span></span> <h3><i>Автор:</i> Антонида Бердникова (Нефтегорск)</h3> <h2>ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА</h2> <P><B>Люба, Любочка, Любаша, Любовь Сергеевна Панфилова. Кто-то нарек ее этим ласковым символичным именем, вкладывая, быть может, в это имя святую веру во всепобеждающую любовь. А вот отчество – имя отца – она придумала себе сама. Фамилия? Наверняка вымышленная. Да и то, слава Богу, знаменитая. Но об этом она узнает потом, после подвига панфиловцев, стоявших насмерть у ворот ее Родины.</B></P> <P>Одно совершенно точно знает Любовь Сергеевна Панфилова, что родилась она в Москве. Долгое время считала годом своего рождения 1932-й. При оформлении пенсии сделали запрос, и оказалось, что она на целый год старше. Воспитывалась вначале в Доме ребенка №12. Кто ее родители, как она попала в это «приютное место», - на все вопросы любознательной и не по годам развитой девчушки никто из воспитателей не мог дать внятного ответа. Им, детям, «без роду, без племени», запрещали интересоваться у взрослых своей родословной. Тема эта в годы репрессий была закрытой, и редко кто из обитателей Дома ребенка нарушал ее.</P> <P>Но однажды, Любовь Сергеевна помнит, как украдкой ходили они в соседний дом в гости. В комнате было тесно от множества книг. В кресле сидела красивая девушка. Она обняла Любашу и тревожно спросила: «А ты знаешь, как меня зовут?» «Тетя Ева», - ответила девочка. Ответила и удивилась тому, что откуда-то, из потаенных уголков детской памяти, вдруг всплыло это имя.</P> <P>И часто потом грезила... Вот выдастся свободная минутка у воспитательницы, и они снова пойдут в тот дом, и может быть, скажет тетя Ева, чья она, Люба, где ее отец и мама, есть ли братишки, сестренки, другая родня? Но это было единственное свидание с единственным родным человеком, который только и осмелился назвать себя, намекнуть о родстве. Ах, если бы она была повзрослее! Прижалась бы к этой женщине, умоляя сказать, по чьей вине оказалась круглой сиротой без каких-либо ясных ориентиров в ее «Личном деле»...</P> <P>Лет в четырнадцать, будучи уже фрезеровщицей на оружейном заводе, Любаша увидела свое «Личное дело» в заводоуправлении. С жадностью, торопливо пролистала первые листочки. В графе «отец», «мать» увидела жирные прочерки. Но она не успела просмотреть еще какие-то бумаги, подшитые в тоненькую папку. Может быть, как раз там и были ответы на самый главный и мучительный вопрос: «Кто я, чья, откуда?»</P> <P>Что больше всего запоминается из детства? Ласковое прикосновение маминых рук, ее голос... Росистая тропинка к речке. Тихие звезды над уснувшими полями. Запах парного молока и свежеиспеченного хлеба. И снова мама, провожающая тебя в первую самостоятельную дорогу. А вот Любе Панфиловой врезалась на всю оставшуюся жизнь картина, словно отснятая для кино. Черная легковая машина. За рулем сидит человек в военной форме с портупеей. И от этой портупеи исходит острый запах новенькой кожи. На заднем сиденье она, Люба, еще несколько ребят в сопровождении воспитательницы. Звали ее Аида Арменовна. Распахиваются широкие и скрипучие ворота. Машина въезжает на территорию детского дома №36, что располагается в особняках старинной постройки в Сокольниках. Больше всего здесь, в Сокольниках, ей понравился большой и светлый музыкальный зал. Там стояло пианино, и Любочка тайком пробиралась сюда и понарошку изображала из себя артистку. Она на слух подбирала мелодию, наигрывая себе, потом устремлялась на середину зала и выделывала такие па, которые снились только Золушке. Это была ее самая любимая сказка, только прочитывала девочка ее по-своему. Она танцевала, пела, кувыркалась, ходила «колесом» по залу...</P> <P>Однажды ее «застукала» директриса Мария Александровна Филиппова. Подивившись ее «кульбитам», певческим способностям, она взяла это на заметку. В их детском доме частенько бывали с концертами артисты московских театров и цирков. В один из приездов Мария Александровна показала им Любашу, попросив ее продемонстрировать свои артистические наработки. Радости не было предела – Любу зачислили в цирковую школу! Как бы сложилась ее дальнейшая судьба, одному Богу ведомо, но все мечты и надежды способной воспитанницы Сокольнического детского дома рухнули в одночасье... Война!</P> <P>…И снова картины из прошлого. Детский дом в июле 1941 года спешно эвакуировали на станцию Софрино, в ближайшую деревушку. Прожили они здесь до августа, а затем спешным порядком погрузились в эшелон. Но, прежде чем выехать, спрятали во дворе книги, учебные пособия, другие, представляющие ценность вещи. Кто знает, может быть, обитатели той деревни с причудливым названием Тилинра, отыскали этот их «клад»? Но тогда они с собой забрали самое ценное – документы, в которых где правдой, где полуправдой, а где и без всякого намека значились судьбы воспитанников, поступивших в 36-й детский дом в памятном и страшном 1937 году. Именно тогда волна репрессий достигла своей критической отметки, и она, эта волна, не щадила даже малых детей.</P> <P>А они, судьбой меченые сироты, старались держаться вместе, стоять друг за друга насмерть, делиться каждым лишним кусочком поровну. В обиду себя не давали и других обижать не позволяли. Чувство братства, единства для детдомовцев той суровой поры – это не просто слова. Это, по мнению Любови Сергеевны Панфиловой, образ их тогдашней жизни, склад характеров, которые выковывались ох как трудно, ох как тяжело.</P> <P>О детдомах принято писать или с восторженностью, или гневно-осуждающе, третьего вроде бы не дано. Но с какой теплотой вспоминает Любовь Сергеевна необычайно сплоченную атмосферу их жития, и с грустью о том, как наказывались воспитанники за малейшую провинность. Скажете: время такое было – строгое и даже жестокое. Но строгость и жестокость – не одно и то же. </P> <P>Как-то все собрались в зале на концерт. Люба со своей компанией разведала, где хранятся конфеты. Пока все обитатели детского дома пели, веселились, «разведчики» набрали полные карманы сладостей и… разделили их поровну с теми, кто из-за каких-то провинностей не был допущен в зал. Эта попытка восстановить справедливость была тут же пресечена. Весь детдом неделю был без сладкого, но никто не назвал зачинщиков. В конце концов, директору пришлось снять запрет.</P> <P>Все эти детские забавы, шалости воспитанников дома №36, обосновавшегося в первые годы войны в Белозерках Курганской области, (сюда их эвакуировали из Софрино), были отголосками еще мирного времени. Несмотря на обиды, наказания, на сиротство, они все же оставались детьми, и свою долю счастливого детства хотели получить сполна. С единственным обстоятельством – своей безродностью – никто не хотел соглашаться и мириться. </P> <P>Как-то собрали их вместе и сказали: «Учиться школьным наукам будете потом, а пока, пока идет война, надо, дети, учиться делать пулеметы». Так Любаша Панфилова и еще двести с лишним ребят, ее сверстников, стали учащимися ремесленного училища. Они встанут за станки, и вихрастые макушки мальчишек, пушистые косички девчонок будут едва видны из-за высоких станин. Старые токари, фрезеровщики, револьверщики будут их учить и плакать вместе над неудачами, разбитыми в кровь пальцами новичков.</P> <P>В числе немногих выпускников 1943 года, получивших высший, шестой разряд фрезеровщика, была и Люба Панфилова. Мастера отмечали ее великолепные способности в работе с металлом, предсказывали ей доброе будущее. И оно действительно оказалось добрым. После окончания учебы и практики завком оружейного завода направил их, четырнадцатилетних подростков, на свою базу отдыха для укрепления здоровья. Этого запаса сил должно было хватить на два долгих года, пока не закончится война, пока их не демобилизуют с передовой трудового фронта.</P> <P>Сохранилась с тех времен у Любови Сергеевны фотография. Темноволосая девчушка, одетая в шинель и шапку-ушанку, смотрит в объектив внимательно, пытливо, но во взгляде угадывается грустинка. </P> <P>- Интересная история у этого снимка, - с улыбкой говорит моя героиня .- Помните, эпизод с «Личным делом», которое по счастливой случайности попал мне на глаза? Так вот, я не успела просмотреть остальные документы из-за этой маленькой, три на четыре, фотокарточки. </P> <P>… Детдомовцев никогда не фотографировали, и не было денег для того, чтобы сделать фото на память. Вот и решилась Люба на такой отчаянный шаг. Она отодрала снимок, спрятала его и спустя годы, слава Богу, не потеряла, сохранила, - отдала переснять и увеличить. И теперь мы вместе рассматриваем это свидетельство ее ранней юности. В тонких чертах лица с дерзким взмахом бровей угадывается смелый характер, прямота и вместе с тем какая-то беззащитность. К десяти годам, считает Любовь Сергеевна, ее характер сформировался в таком виде, в каком он складывается обычно только к 18 годам. </P> <P>Дерзость и смелость, порывистость и ранняя взрослость руководили ее поступками и устремлениями. Когда кончится война и они, считавшие себя почти уже взрослыми, кинутся в едином порыве в Москву, разыскивать своих пропавших в предвоенные годы родителей. И Любаше тоже казалось, что просто случилась ошибка. Ее мама и отец были в далекой экспедиции и не смогли о себе сообщить ничего определенного. Другие ребята так же строили свои версии и предположения. Но немногие доберутся до места назначения. Поснимают на станциях, кого в Оренбурге, кого в Кинеле, Сызрани, Ульяновске… И раскидает судьба по разным уголкам страны воспитанников 36-го детского дома.</P> <P>«Свой труд и жизненный виток я повторила снова…» - эти строчки взяты из поэтического рукописного сборника ветерана Утевской участковой больницы Любови Сергеевны Панфиловой, обозначенного коротко и емко «Из биографии». Торопливо летящие строки стихов, которые она редко кому читает и доверяет свои мысли, думы, сомнения. </P> <P>- Это глубоко личное, - тихо говорит моя собеседница. - Писала под особый настрой души. Почему-то лучше всего сочиняется в дороге.</P> <P>Дороги. Они привели ее в 1945 победном году на незнакомую узловую станцию Сызрань. И только очарование Волги, ее ошеломляющая красота удержали Любашу от бунта. После того, как ее и таких же отчаянных попутчиков сняли с московского поезда, им объяснили, что в столицу без пропусков они все равно не попадут, да и хлопотать о разрешении нет возможности. А есть одна только возможность – через приемник-распределитель устроиться работать или учиться в школах окрестных сел области.</P> <P>Время было действительно суровое и строгое. Только что окончилась война. Молодые и сильные руки нужны были и в колхозах, и на заводах. Люба подчинилась приказу. Так очутилась она в Домашке. А потом ее дорожка пролегла в Утевку, где она заканчивала десятилетку. После школы мечтала об институте. Медицинском. И прорвалась! Работала в Сибири, в других областях страны. В этих поездках, на новых местожительствах и рождались поэтические образы о том, что больше всего тревожило, волновало и радовало Любовь Панфилову. Судьба повернула так, что пришлось вернуться и надолго обосноваться в Утевке, приютившей ее в послевоенные года после стольких лет сиротства.</P> <P>- Личная жизнь сложилась не совсем удачно, - с грустью признается она, - но во всех минусах я привыкла искать свои маленькие плюсы. Сын Аркадий, женившись, усыновил мальчика, и для меня внук на долгие годы стал самым дорогим человеком. Мы ведь с ним как товарищи по несчастью.</P> <P>Она старается скрыть влажный блеск темных глаз. Да разве материнские слезы спрячешь? Сидим. Молчим. И вспоминаем об одном и том же. Только со значительным разрывом во времени. Расстояние между нами в 16 лет, а мне кажется – все полсотни. И мы с ней очень разные и в чем-то похожие. Струны душевные роднят нас и сближают в эти тихие минуты знакомства и узнавания друг друга. И если в моей жизни все видно и ясно, как на ладони, то в судьбе этой женщины самое трагическое – мучительная неизвестность. Всю жизнь она ищет и не находит ответа – где ее корни?</P> <P>- Я ни в каких архивах не числюсь, - с горечью размышляет она. - Хочу хоть какие-то грани найти, снять завесу тайны с моего появления в московском Доме ребенка, затем в детском доме Сокольников и так далее… Где-то должна сохраниться хотя бы тоненькая ниточка? Распутываю клубок, распутываю, но до самого начала никак не доберусь. С замиранием сердца смотрела телепередачу о судьбе сына командарма Блюхера – Василия. Рассказывал мой сверстник о том, как уничтожались в годы репрессий не только люди, но даже следы расправ над ними, как вырывали с корнем семейные древа. Детям репрессированных командиров, ученых давали другие имена, фамилии, их метрики сжигались. У меня нет фактов, достаточно веских для того, чтобы утверждать, что и моя судьба близка к этим репрессиям. И все же… Всплывает в памяти многое, которое, как набат, тревожит. Не забывай, вспоминай, может быть в снах глубоких или беспокойных явится тебе образ полузабытый, родной… Может быть…</P> <P>Я вспоминаю всю свою жизнь и обращаю взор в прошлое не случайно. Стараюсь не показывать усталость и старость. Держусь бодро и весело. По утрам бегаю трусцой, ношу воду из колодца, поливаю огород. Езжу на велосипеде.</P> <P>Я всегда была противницей ханжества, и потому не всем нравится мой образ жизни, мыслей. Очень люблю все живое, люблю сажать, растить сады. Люблю классическую музыку, стихи, книги. Мой самый дорогой образ борца – Роза Люксембург. А еще я очень люблю людей. Наверное, это не случайно. С самого рождения душа моя согревалась теплом многих и многих людей. А я стремилась аккумулировать то тепло, чтобы стало оно жаром моего сердца<I>.</I></P> <P>Вот такая непростая, но очень искренняя исповедь. Отголосок времени, порядков и нравов, эпоха, названная «сталинизмом». Несладко жилось, да и сейчас трудно живется ветерану, бывшему врачу Утевской больницы Нефтегорского района Любови Сергеевне Панфиловой. Человек она прямодушный, не терпящий фальши, мещанского душка, в чем-то и надломленный, но не сломленный. Через десятилетия пронесла эта мужественная женщина веру в человечность и милосердие, в правду и справедливость<I>.</I></P> <P><I>Был труд и жизнь была, </I></P> <P><I>А день за днем бежали однобоко.</I></P> <P><I>И не достигла одного лишь я -</I></P> <P><I>Я не нашла родителей, осталась одинока</I>.</P> <P>Этим четверостишием, пожалуй, все сказано. Жила-была девочка…</P> <br> • <a href='/litera/article17272.shtml?24936'>Отправить свой коментарий к материалу »</a><br> <br> • <a href='/meh/print.php?id=24936'>Версия для печати »</a><br><br> <div id='addcom'><h2>Комментарии:</h2></div> </div> <div class='ender'> </div> [an error occurred while processing this directive]