25 марта 2010 08:52
Автор: Виктор Рубцов (г. Отрадный)
Годы и судьбы
Председатель
Вместо предисловия
Есть на северо-восточном побережье Каспия небольшой рыбачий посёлок Баутино. Когда-то это был российский посёлок, заложенный переселенцами со Среднего Поволжья и Оренбургской губернии (нашими земляками) рядом с имперским форпостом в Средней Азии - городом-крепостью Форт-Александровским (позднее - Форт-Шевченко). Теперь это территория суверенного Казахстана, что вовсе не уменьшает законного исторического интереса современников к людям и событиям прошлого, отчасти отразившимся и в топонимике этого не очень-то далёкого, но ныне отрубленного от нас границей и реалиями современной жизни края. Земли, где наши предки-волжане оставили свой заметный след. Семьи миллионера-рыбопромышленника Захара Дубского (известного не только на Каспии и в Средней Азии, но и при царском дворе), потомственных рыбаков (в прошлом - беглых крестьян-землепашцев) Белуниных, Бажакиных, Дедуровых, Черновых, Никитиных и многих-многих других обживали и обихаживали дальний и, если проникнуть в историю, такой близкий нам тюбкараганский берег. Особо рядом с этими именами и фамилиями стоит фигура средневолжанина Алексея Баутина - первого председателя форт-александровского Совета, чьим именем и был назван рыбачий посёлок, слившийся по мере роста, с бывшей станицей Николаевской и превратившийся в один из центров рыбодобычи и рыбопереработки каспийского региона. Фамилия Баутин в своём корне имеет слово "баут" - крепкое железо. Дана она была наверняка простому крестьянскому роду, точнее, предкам бывшего председателя Форт-Александровского (позднее Форт-Шевченковского ) Совета, конечно же, не случайно.
Видимо, крепкими, как железо, они были. Впрочем, это больше от авторских догадок. А вот что доподлинно известно и удалось восстановить на основе архивных документов, так это биографию А.Баутина. О некоторых наиболее важных моментах из его жизни рассказывается в этом историческом очерке.
Выбор
Дорога, как парная река, пыля и извиваясь, всё ближе подводила его к родному селу. Вот блеснула окунувшаяся в жидкое золото солнца маковка церкви, вот, вырываясь из зелёного плена сада, поднял, опершись на белые руки колонн, свою холёную голову барский дом. И при этом невольном взгляде у Баутина что-то дрогнуло внутри, холодной ядовитой змеёй заползла в душу тревога. А в ушах ещё стоял стук вагонных колёс. Словно какой-то неутомимый кузнец равномерно и нудно бил по тугому хребту стального рельса. И этот стук отдавался в висках, сдавливал их. А временами он поднимался в настоящую канонаду, вспыхивал перед глазами слепящими бликами только что отгремевшей русско-японской войны.
Давала себя знать контузия. Вечным, глубоким отпечатком врезалась она в тело и нервы, выматывала силы. А ещё больше - память о тысячах загубленных на войне жизнях, потерянных из-за бездарных действий российских генералов на Дальнем Востоке, особенно в Маньчжурии.
Кровь, море пролитой невинной крови его однополчан. Поэтому радость возвращения была перемешана с горечью, испытанной от поражений и потери многих и многих ставших за время службы в царской армии дорогими людей. А ведь он так ждал этого дня...
Издали изба походила на таракана, поднявшего вверх лапки. Сиро и обездоленно торчали её стропила. Солому в голодную и холодную зиму скормили корове. Она была единственной надеждой, кормилицей семьи. Лошадь, как писала жена Аксинья, уже издохла, не выдержала осенней пахоты. А это означало, что в следующую осень надо будет лезть в зависимость к помещику или увернувшимся от службы в армии и крепко стоявшим на ногах хозяевам деревни. А случись засуха - то и того раньше. Урожай придётся весь отдать за долги, а на сев и житьё только дыры останутся.
Так оно, в общем-то, и вышло. Всё лето кое-как поддерживалась семья Баутиных молоком да отрубями или травой - лопушками, лебедой. Тянулись, как могли, ждали урожая. Но засушливое лето выжгло вместе с рожью все надежды на лучшую жизнь. Приволжская жара известная.
Помещик потребовал возврата долга. Оставалось после расчётов либо идти побираться, либо батрачить. Баутин выбрал третий путь. Решил податься в чужие края на заработки, туда, где, как рассказывал один казак, вольно, тепло и сытно.
Путь был долгим и трудным. С грудной дочкой шли на юго-восток через голую степь к Уралу-реке. Гнали запряженную в повозку корову. На одном из переходов она вывихнула ногу, и Баутину пришлось в ближайшей станице за бесценок продать её местному казаку.
- Всё равно уж,- успокаивал Баутин молодую жену, - спустимся к Каспию, рыбачить станем, прокормимся. У моря люди вольно живут...
Ходили о том почти доподлинные слухи по уральским станицам:
Бывшие дедуровцы да кардайловцы, а ещё и саратовско-самарская голь нынче на новом месте пообросла жирком, осетриной питается - рыбой царской, не ершом костлявым. Несколько десятков семей из Оренбургщины, Самарщины и Саратовщины ядрёные корни на дальнем берегу пустили, привольно живут...
- Глядишь, и нам счастье улыбнётся! - подбадривал Аксинью бывший фронтовик, - где наша не пропадала...
И так, подбадривая друг друга светлыми надеждами, добрались они до станицы Николаевской, названной в честь Николая - угодника и спасителя и являвшейся тогда одним из бойких мест на северо-восточном берегу Каспия. Здесь процветали рыбная ловля, добыча морского зверя, торговля скотом из степного края.
На новом месте
Получив первый аванс в кассе Захара Дубского, Баутин поставил мазанку, прикупил кое-какого барахлишка для житья-бытья. Взял в долг в лавке, тоже принадлежавшей миллионеру, муки и соли для пропитания семьи. Люди там были, как показалось Баутину, не скупые, приветливые. Давали всё, чего пожелаешь, не то, что в России. С весёлым настроением принялся он за работу. Рыбачил в артели того же Дубского. Этому здесь сразу обучали, ведь передать навыки было гораздо важнее, чем отпустить кредит. Кто перенимал науку, мог не только после себя прокормить, но и рассчитаться с долгом, дать Дубскому прибыль. Всё, как говорится, было в твоих руках - только не ленись и заживёшь лучше, чем вчера. И у Баутина кое-что получалось. Жизнь постепенно налаживалась. Аксинья радовалась хорошим заработкам мужа, впервые попробовав наваристой ухи из севрюги, предчувствовала, что счастье к ним привалило, навсегда поселилось в их доме, и даже не сердилась на то, что муж вечерком после первой зарплаты был под хмельком - зашёл по пути с товарищами в лавку.
Но рыбаки работали на сдельщине. От улова зависело их благосостояние. А Каспий частенько капризничал. Выпал месяц, когда артель, в которой добывал сельдь и сазана вместе с другими
Баутин, осталась с пустыми сетями и неводами. А у Баутина набегали проценты по ссуде и за кредит, отпущенный в продовольственной лавке. Мрачный пришёл он как-то к приказчику, попросил ещё в долг снеди.
- За тобой и так много числится, не расплатишься.- Возразил было приказчик.
- С уловом, знать будем, сквитаемся, не одним днём живём, не скупись! Запиши за мной ещё на пару рублёв.
- Эхма хватил, небось, с дружками гулянку затеваете, приходил тут до тебя из вашей артели хлюст.
- Жрать дома неча, не твово ума дело, что ссудить прошу,- разозлился Баутин.- с нашей прибыли жируете, чай, нашу кровушку пьёте!
- Но. Но! Ты того-с, не очень, а то Захару Кузьмичу на твой длинный язык пожалуюсь.
- А жалься, и он кровосос, - махнул рукой раздосадованный Баутин и гордо повернулся к выходу.
- Ты говорить - говори, да не заговаривайся, ишь, какой гордый. Иди, возьми, чего надобно!
- Да подавитесь вы! - хлопнул дверью Баутин.
Видевшие это станичники только плечами пожали: бес, что ль в мужика вселился, с чего бы так серчать!
А приказчик донёс смутные слова Баутина до Дубского:
- Гнать его взашей надоть, Захар Кузьмич! Эка стерва! Так всех засмущает, взбаламутит народ.
- Твоя правда, надо подумать... Сколько волка ни корми, а всё в лес смотрит. Вроде всем стараюсь помочь. Ан нет, снова недовольные появились, как сорная трава в чистом поле. А, может, ты, Петро, переусердствовал, радеючи за мои блага?
- Да только о долге напомнил, а он, змей подколодный, сразу жалить стал, вонять...
Вскоре Баутина из артели попросили, живи, мол, своим умом, раз не хочешь хозяйским!
Пришлось наниматься вначале к Челобановым, потом к Бекназаровым, Имангазиевым. И везде мешал ему его язык. Гордый и строптивый, нигде не мог Баутин прирасти, считал себя обиженным. После войны рассчитывал на лучшую жизнь, думал, что за кровь, пролитую солдатами, они лучшей доли достойны.
Без работы, унылый бродил он по округе, бузил, ругал хозяев - толстосумов. Как-то разговорился по душам с рыбаком-казахом. На берегу жаловался ему на Дубского. "Моя твоя не понимай, честный слов. За что на хозяин обиду держишь? Разве он тебе не помогай? Помогай. Не гневи аллаха. Мне вон лес да лодка дала, мясом из котла кормил, когда из степ я со своим юрта шёл».
- Ничего ты не понимаешь, темнота,- махнул рукой Баутин и заковылял вдоль пенившегося, взволнованного, как его душа, моря.
Так, по-современному говоря, почти пробичевал, живя случайными заработками, волжский мужичок в станице Николаевской до самой первой мировой. И с голоду бы ноги его семья протянула, если б опять же не Дубский. Дозволял своему приказчику для Аксиньи и детворы мяса и рыбы отпускать, кормить из общего котла, пригласил стряпать для рыбаков и всех, кто тянулся на промысел. Одним из первых Баутина призвали в действующую армию на войну с Германией.
Возвращение
Баутин был даже рад этому. Хоть там, на фронте, при деле буду,- размышлял он.- Да и из солдатского содержания семье кое-что пришлю.
Воевал умело. Пулям не кланялся. Опять гордость мешала. Получил ранение, и после госпиталя собирался домой, вроде обещали демобилизовать. Но пополнения не было, уже безусые юнцы прибывали в армию, и его, как опытного солдата, задержали. На фронте он встретил и обе революции.
Вместе с другими солдатами, которым осточертела война, прослышав про Декрет о мире, подался домой, попросту говоря, сбежал со службы. Сам так решил. Да и большевики в своих газетках вроде к тому же призывали. Почитывал их статейки. Писали, что всюду теперь власть народная. Каждый сам себе хозяин. Вот и дёрнул домой с фронта.
Добирался, на чём попало, и всё размышлял про себя и с попутчиками: народная власть - это что надо. Не будет больше ни богатых, ни бедных. Все люди станут равными, свободными и счастливыми. Земля, моря и реки будут принадлежать всем. Одним словом, начитался газеток, наслушался сказок о коммунистическом рае.
Прибыв в Николаевскую, Баутин понял, что здесь почти ничего не изменилось. Пожалуй, только хозяева, до которых докатились слухи о событиях в Петрограде, стали ещё осторожнее, порой заигрывали с работниками, устраивали для них угощенья с вином и музыкой. Ну, почти как в бразильских фильмах.
Особенно " щедр " был Захар Дубский. Не скупился и на кредиты, давал взаймы хлеб, соль, мануфактуру. Сам ходил просто одетый, говорил со всеми о том, что он такой же, как и все, рабочий человек, пожимал руки, обнимался с расчувствовавшимися рыбаками. Приветливо улыбнулся и Баутину при встрече. Но после короткого разговора с ним улыбка сползла с хитроватого лица, замерла в уголках нервических губ.
Баутин рассказал миллионеру и окружившим их станичникам о новой власти, свободах и правах людей. Обо всём, что творилось в те дни в России.
- Значит, все мы теперь хозяева, все равные!- улыбнулся с иронией Дубский.- Стало быть, и ты, Баутин, на моё место сесть можешь?
- И я, и любой другой, теперь мы все одинаковые.
- Где же вы были, когда я свой пот и кровь в моё дело вкладывал?- хотел спросить, но удержался рыбопромышленник,- видел, что готов ответ в начитавшемся большевистских агиток Баутине, дай ему только повод для разглагольствований, митинг организует, людей против настроит. Да и в самом хозяине сомнения, как черви, душу сосали. Перед Богом вроде бы все равны, а на земле такая пестрота выходит: один в шампанском купается, а другой на квасе сидит. Ну и поделом ему, пусть не прохлаждается... Однако ведь вот до пота горбились в его артели люди, а лучше от этого не жили. Значит, нет перед Богом равенства, нет уравниловки всех и вся? Разные таланты у каждого, и старанье разное. А главное, в голове всё по-разному устроено. Однако и птаху в холод, и голод жаль, а человека и подавно! Не грех и поделиться богатым с бедными!- размышлял Дубский- Иначе какая из всей этой смуты катавасия может выйти! Боже упаси! И разве ж я не делюсь? Вон больницу в Форту для обчества поставил. Сад посадил...
Рассказы Баутина будоражили станичников. И как ни пытался по своему объяснить им факты Дубский, как ни убеждал он рыбаков в том, что Россия далеко, а им нет до неё дела, здесь своя жизнь,- мысли о революции и переделе собственности не давали покоя простонародью. Да и разве только в те годы! Резкое социальное расслоение, неумеренная жажда обогащения одних и обнищание других во все времена толкали людей на борьбу за лучшую жизнь.
Вскоре слова Баутина подтвердились. В Николаевскую пришла официальная бумага, в которой сообщалось о провозглашении народной власти. Одновременно ставилась задача создания Совета депутатов трудящихся. Совету предписывалось взять в руки всю полноту власти. Рыбаки с ликованием встретили это событие.
- Ну вот и наше солнышко выше поднялось, пора и нам спину разгибать.- радостно сказал Баутину при встрече его друг Никита Белунин.
- Солнышко-то оно само по себе каждый день всходит, а вот спину нам не так-то просто разогнуть пока.- Не разделил настроения друга Баутин.
- Да ты что, сам ведь говорил нам, что власть теперь наша, народная, то есть, и твоя и моя.
- Так-то оно так... Но Дубский, Бекназаровы, Челобановы и им подобные всё добро, а стало быть, и реальную власть над людьми, ещё в своих руках крепко держат, лишнего куска тебе не бросят. Для вида только щедрыми стали.
- Сами возьмём своё. На нашем горбу они богатство подняли. По справедливости надо. Нам его надо...
- Но пока сила на их стороне. Ты посмотри, что на самом деле творится. Председатель Совета у нас бывший полковник - эсер Васильев, а председатель исполкома другой полковник - Черкасов. Вот и выходит, что не наша пока власть, а золотопогонников и хозяев.
- Да ведь их же большевики прислали!
- Не верится мне что-то в это, сомневаюсь я, Никита. Не могли большевики бывших царских полковников прислать. Надо бы проверить...
- Но как? Ехать в Ташкент, откуда мандаты выданы, на край света, считай!
Подобные разговоры у Баутина со станичниками случались часто. По вечерам они собирались теперь погутарить то в доме Андрея и Веры Злобиных, то у Феоктиньи Хомовой, то ещё у кого-нибудь. Дымили цыгарками, сорили, как семечками, рыбьей чешуёй от вяленой воблы, перебрасывались своими мыслями о жизни. В центре внимания теперь был Баутин. Он с глазу на глаз виделся с большевиками, точно, как ему представлялось, из первых рук был знаком с их планами на будущее. И потому пользовался особым авторитетом.
Говорил он немного, но убедительно, о самом главном. О том, что нужно было в те дни делать бедноте. Предлагал взять у Дубского и ему подобных добро и разделить его поровну между жителями. Но, несмотря на то, что советы Баутина его друзья считали правильными и соблазнительными, осуществить их не могли. Совестно было перед Дубским и другими, боялись нарушить закон. Черкасов и Васильев на первом же заседании Совета предупредили станичников, что не потерпят произвола и беспорядков, виновных будут привлекать к ответственности по всей строгости революционных законов.
Кого открыто припугивали. Вызывали в исполком. Кого выживали из станицы, создавая для этого необходимые условия. Надеялись выкурить отсюда и Баутина. Никто из хозяев не давал ему работу. А ведь нужно было кормить семью... У Баутина к тому времени подрастали уже три дочери.
Старшей Прасковье исполнилось только тринадцать лет. Не найдя работы у своих бывших хозяев, Баутин обратился за помощью в Совет - попросил предоставить работу сторожа. Ответа сразу не последовало. Васильев переадресовал заявление Баутина городскому голове Форт-Александровска - Кирилову.
Этот бывший царский чиновник намеренно предложил Баутину неприемлемые условия для приёма на работу, требовал от него отказаться от всякого рода разъяснительной политической работы среди людей, населявших станицу Николаевскую и город. Были и другие условия, которые Баутин принять не смог. Вьюжным январским днём 1918 года ни с чем возвращался он домой. И когда Аксинья отворила дверь, то ни о чём и не спросила мужа. Всё было написано у него на лице. Побледневший от холода и злой он вошёл в горницу....
21 января того же года Баутин, Белунин и другие рыбаки-бедняки собрались в доме Назара Перепелюкова. До первых петухов толковали они о житье-бытье, рассказывали друг другу о своих бедах. Разогретые этими разговорами, спорами, хотели было пойти и арестовать Васильева и Черкасова, посадить своих верных людей у власти. Однако Баутин возразил против такого шага.
- Это что же получится? Выступим мы кучкой против подставных комиссаров, а все остальные станичники могут понять, что и против Советской власти мы? Так не годится. Давайте напишем письмо в Ташкент, попросим прислать честного человека, который помог бы провести перевыборы местных органов, поскольку они сформированы из числа буржуев и кулаков без ведома народа.
Станичники согласились с Баутиным. И вскоре письмо было написано и отправлено. Одновременно было решено установить контроль за депешами, циркулярными сообщениями, которые приходили в адрес Совета из центра, чтобы знать истинную правду о правительстве, его политике, проводимой по отношению к богатеям и бедноте.
Станичники потребовали от Совета регулярной информации о приходящих документах. Однако эсер Васильев, искусно маневрируя, наиболее опасные для власть имущих, а точнее, богатых, указания Совнаркома зачитывал не полностью. Благо помогали доверчивость и безграмотность многих присутствовавших на собраниях и заседаниях. Когда пришло категорическое требование создать красноармейский отряд, содержать его за счёт беспощадной реквизиции средств у буржуазии, он, широко улыбаясь, размахивая над головой новым циркуляром, с радостью в голосе говорил на заседании исполкома Совета: "Вот этот документ свидетельствует о том, товарищи, что нам оказано большое доверие Советской властью. Мы должны в короткий срок создать свою красную роту". И ни слова о необходимости реквизиций... Как теперь можно расценивать такой поступок - как обман или желание удержать экономику края в прежних руках, от разграбления и дележа ценностей? Наверное, однозначно теперь ответить будет трудно. Да и к чему, собственно. Важнее то, что на самом деле в ту пору происходило в Форт-Александровске и Николаевской.
Полностью игнорировать указания сверху местный Совет не мог. Поэтому, выполняя их, старался извлечь для зажиточной верхушки наибольшую выгоду. Вскоре началось формирование красной роты. В её состав по указанию Васильева записывали и вооружали только сыновей купцов и ростовщиков. Возмущённые таким подходом рыбаки, другие бедняки выступили с требованием зачисления в роту своих настоящих защитников. Совет вынужден был пойти на уступки. Баутин был в числе первых, записавшихся и добившихся своего принятия в красную роту.
С оружием в руках
Как бывшему фронтовику, опытному в военном деле, Баутину поручили командование взводом. Баутин сразу оценил обстановку, понял, что теперь, когда у многих его товарищей -бедняков в руках оружие, действовать можно смелее. Он чаще стал беседовать с бойцами, местным населением о смысле новой власти, требовал установления жёсткого контроля над деятельностью Совета, разоблачал, как он считал, предательские действия Васильева и Черкасова. Они искали подходящего момента, чтобы устранить Баутина. Но влияние его на бедняков было так велико, что открыто расправиться с ним они не могли.
А между тем события назревали быстро и яростно. С каждым днём росло недовольство бедноты своим положением и деятельностью Совета. Одним из животрепещущих вопросов был продовольственный. Многие рыбаки уже глодали. И случайные подачки расщедрившихся богачей уже никого не устраивали. А экономика России в это время падала, большевики не смогли успешно управлять гигантским народным хозяйством так, как это делали бывшие власть имущие. Но вместо того, чтобы поднимать экономику, спровоцировали имущественный передел по известному принципу : всем поровну, имел - отдай! А кто хотел добровольно отдавать наживавшееся десятилетиями и столетиями ! Реквизиции толкали страну в горнило гражданской войны и ещё больше ухудшали положение народа.
Особенно остро оно сказалось в Николаевской и Форт-Александровске в конце зимы - начале весны 1918 года. Недовольство бедноты, солдат роты вылилось в массовый митинг. Состоялся он 18 апреля. На нём с речью выступил избранный накануне из бедняков новым командиром роты Иван Бажакин. Вместе с Баутиным они накануне составили основные требования красноармейцев и рыбаков о честном исполнении советских декретов, о необходимости реквизиции продовольствия и ценностей у буржуазии.
Это выступление было горячо поддержано бедняками, и они решили послать Баутина и Бажакина за разъяснениями и инструкциями в ближайшие опорные пункты Советской власти - Ашхабад и Астрахань. Но осуществить этот замысел им не удалось. Васильев, ободренный успехами Белой армии против Советов, решил перейти к решительному наступлению на большевистски настроенных "товарищей", в том числе и в красной роте. Многие из них по его приказу были удалены из роты и разоружены. А вскоре пришла весть о том, что в Прикаспии произошёл контрреволюционный переворот.
Оставалось только ждать, как развернутся дальнейшие события. А они для Баутина и его товарищей были тревожными. То доходили слухи о победах белых, то - красных. Неясно было, чья возьмёт. И поэтому Николаевская, находившаяся невдалеке от мест, где шли бои, казалось, то оживала, то замирала при приближении опасности.
На море красная флотилия сражалась с союзниками белых, а фактически интрвентами, и могла вот-вот высадить десант в Форту-Александровском.
Во главе Совета
30 апреля 1919 года десант был высажен. Красные моряки заняли город. Основная масса населения с восторгом встретила моряков. Начались новые бурные преобразования. Прежде всего, - выборы нового Совета. Баутин активно включился в эту работу. Вскоре выборы были проведены. Николаевцы избрали Баутина председателем Совета. А командование флотилии включило его в состав уездного ревкома.
По инициативе нового председателя были произведены немедленные аресты Черкасова, белогвардейских офицеров и других, кто выступал против Советской власти. Этот шаг напугал всю зажиточную верхушку. Многие их них помышляли о бегстве, основная часть затаилась, ожидая прихода белых.
Став председателем Совета, Баутин развернул широкую деятельность. С утра до вечера он был занят десятками неотложных дел. В здание Совета теперь толпой валил народ. И у каждого был свой вопрос, свои соображения насчёт новой жизни. Баутин советовал и советовался, в совместных размышлениях искал истину, отвечал на сложные вопросы своего времени.
В одной из бесед с рыбаками пришёл к выводу о необходимости создания трудовых артелей, в другом решено было создать пункты питания для голодавшей бедноты. И так каждый день. Жизнь председателя была наполнена мирными хлопотами. Одновременно велась работа по проведению первого уездного съезда Советов. (Речь о территории, по своей площади превосходящей современную Францию.). Никогда ранее не занимавшийся делами такого масштаба, Баутин нередко даже не знал, с какого края начинать. Кругозора и грамотности, конечно же, не хватало, больше верил интуиции, тому, чего хотели люди.
А больше всего, если говорить о бедных, они хотели передела добра, нажитого их хозяевами, с жадностью и завистью поглядывали на их дома с красивой мебелью, на лабазы и лавки с товарами, на рыболовецкий флот.
Встретив как-то Баутина на улице, Дубский заговорил с ним о планах Советской власти.
- Будем у вас всё отбирать, хватит , пожили за наш счёт !- напустился на него Баутин.
- Да ведь и я штаны не просиживал, днями и ночами глаз не смыкал, работал. А добра мне не жалко, забирайте! Сам отдам. Только что вы с ним делать будете? Одними совещаниями и митингами хозяйство не удержишь. Мозгами шевелить надо, хлопотать обо всём, а не пустые слова, как мыльные пузыри, пускать для любопытных. Для обчества и своего дела стараться надо, радеть и радеть, председатель. А вы всё заседаете и заседаете! А того же подвоза муки к станице организовать не можете...
- Воюют наши с контрой, вот разобьют, тогда...
- Хлеба покушать сегодня хочется, спроси у своей супружницы - когда ей мука нужна: сейчас или после мировой революции?
- Ты мне не указывай, Захар Кузьмич,- как-то робко, чувствуя правоту бывшего хозяина, отмахнулся от его критики Баутин. Сам думал о хлебе, но как доставить и откуда, когда война ...
Но Владимир Ильич Ленин учил быть стойкими. И он всем станичникам, обращавшимся за помощью по продовольственной части, говорил: потерпите, отгоним белых от Волги и за Урал, пойдёт хлеб старыми путями.
Вскоре Баутин вступил в партию большевиков. Сделал это, как он считал, сознательно.
- А ежели белые или англичане опять нагрянут? - с тревогой в голосе, узнав об этом, спросила мужа Аксинья.
- Так я теперь не один. Нас не случайно большевиками зовут, потому я. Что за нас большинство, народ. А народ, понимаешь, победить нельзя. Разобьём мы белую контру... Будет наше солнце в небе.
Но всё вышло иначе. Баутин сидел в Совете, разговаривал с кем-то из посетителей, когда в комнату влетел нарочный.
- Англичане на рейде. Бой будет. Готовьтесь к обороне, - выпалил он и бегом направился обратно, развевая на ходу чёрные ленты бескозырки.
Боя ждали, как избавленья. Но случилось для Баутина трагическое. Красная флотилия под натиском англичан вынуждена была покинуть этот берег, уйти к Астрахани.
Баутин понимал, что в любой миг теперь в станицу и Форт-Александровский могут высадиться английские моряки или прийти белые части. В своих последних беседах с людьми, распоряжениях он старался укрепить веру в Советы, продолжал начатые дела.
Но вскоре из Гурьева прибыл с сотней белоказаков генерал Железнов (что-то мистическое и символическое есть в совпадении или близком родстве этих двух фамилий - имею в виду Баутина и Железнова). Начались обыски и аресты тех, кто сотрудничал с Советской властью. Над Баутиным нависла смертельная опасность.
Казань
В этот день Баутин встал затемно. Обнял на прощанье жену, заливавшуюся слезами, поцеловал дочерей и с братом Ивана Бажакина направился к берегу. Там, на приколе, стоял парусник. Рыбаки, рискуя жизнью, решили спасти Баутина и других активистов от верной смерти. Бажакин пожертвовал для этого своей лодкой.
Узнав о положении бывшего своего работника, предложил помочь ему и сам Дубский, в котором сомнения о мировой справедливости, добре и зле, мире и войне между классами теперь ещё сильнее, как пиявки, сосали душу, не давали покоя. До марксизма и большевизма и прочих течений ему дела не было, не считал их чем-то серьёзным. Но гнёт при царе видел, беду людей знал не понаслышке и понимал, что-то в общественном устройстве не так, что-то менять надобно. И на человека смотрел как на человека, а не какого-то члена той или иной партии. Видел , что война не щадит никого, мешает и ему, жалел людей.
Бажакин, перетолковав с Дубским, получил его согласие на то, чтоб воспользовались мотоботом миллионера. Но то ли кто специально сломал движок, то ли по какой другой причине, плыть на мотоботе оказалось невозможно. И тогда Бажакин решил отправить Баутина на баркасе под парусом.
Вскоре судёнышко, подгоняемое попутным ветерком, уже далеко ушло в море, взяло курс на Астрахань. Баутин стоял на корме и с болью вглядывался в тающий на глазах белый берег, и шептал себе под нос: "Мы ещё вернёмся, мы ещё будем..."
Когда парусник поравнялся с островом Кулалы, ветер внезапно стих. Пришлось лечь в дрейф, ждать нового ветра. Но вместо него вскоре появились бросившиеся в погоню по доносу одного из николаевцев белые.
Отступать было некуда. Чтобы сохранить жизнь плывшим с ним людям, Баутин сдался в плен живым. Арестованных доставили Железнову.
-Что, Баутин, - язвил старый генерал,- всякие баутки-прибаутки кончились?
- Нет, ваше высокоблагородие, ошибаетесь. Всё только начинается. Скоро придут наши, дадут вам, извините за грубость, пинка... Генерал вскочил со стула и в ярости подбежал к Баутину.
- Ладно, хорошо-с! Посмотрим, кто кого. - Потом, сверкнув глазами, приказал увести арестованного.
Ночь Баутин провёл вместе с товарищами в тюрьме. Никто не спал. Все понимали, что это последняя ночь в их жизни. Неожиданно в стекло кто-то ударил. Потом ещё раз и сильнее. Стекло не выдержало и раскололось. На одном из осколков при свете луны Баутин рассмотрел след крови и пуха.
- Птица ночная. Как чья-то близкая душа, чует нашу скорую гибель.- Заговорил один из арестованных.- Это уж верно, погибель - есть примета такая.
- Да, нас могут расстрелять. - Твёрдым и решительным голосом заговорил Баутин.- Наверное, так оно и будет. Тела наши расстреляют. Но дело наше, товарищи, расстрелять нельзя.
Спокойные и молчаливые выходили утром арестованные из стен тюрьмы. После её полумрака необычно ярко горело солнце. И, казалось, звенело в густой тишине, вставало всё выше, как сама справедливость, синее в золотинках море. Баутин шёл и с жадностью проглатывал глазами и эту бескрайнюю синь, и это солнце, которое видело в эту минуту одновременно и его, Баутина , идущего под конвоем, и миллионы других, таких же , как и он , простых русских и нерусских людей, участвовавших в гигантской, кровавой борьбе за лучшую жизнь, а с другой - тоже русских и нерусских из числа тех, кто хотел сохранить старую, бывшую до революции. И было в этом зрелище что-то чудовищное, противное человеческому духу и человеческой логике и сути.
Стоя под дулами винтовок, врученных сыновьям местных купцов и ростовщиков, призванных для исполнения воли генерала, так как сами белоказаки не хотели брать грех на душу, портить отношения с большинством местных жителей, Баутин высоко вскинул голову. Ещё раз обвёл глазами море, небо и громко сказал: "Меня вы убьёте. Но это небо, это солнце будут вечно помнить о вашем злодеянии и про нашу большевистскую правду. Стреляйте!"
Но никто не стрелял. Все были поражены спокойствием и настроением Баутина. Ошарашенно смотрели в его сторону и не двигались.
Один из пареньков, державших винтовку в руках, не выдержал и закричал: "Не могу! Расстреляйте лучше меня!.."
Офицеры направили оружие на участников расстрела. Как по железной бочке молотком, ударили в тишине беспорядочные выстрелы.
Баутина толкнуло пулей. Второй... Он упал навзничь с широко раскинутыми руками, словно хотел обнять весь мир. Из раскрытых, ещё живых глаз вытекала золотистая синева. Так закончилась жизнь одного из тех, кто был втянут в водоворот революционных событий, классовой борьбы, о которой с пафосом рассказывалось во многих книгах прошлых лет. Высокие проявления человеческого духа, действительно, заслуживают пафоса. Но не меньшей писательской страсти и углубленного осмысливания при оценке и описании событий тех лет заслуживают главные виновники этих самых событий, как жерновами перемоловшие миллионы человеческих жизней, толкавшие на тропу войны сына против отца, брата против брата, русского против русского, нерусского против нерусского. Этого больше не должно повториться на нашей древней и овеянной историческими ветрами земле. Кровавые эксперименты всем изрядно поднадоели и всех достали, как говорит нынешняя молодёжь. Поэтому нужно учиться и учиться, как заявлял классик, на ошибках прошлых поколений, чтобы не совершить новых, не перечеркнуть самое дорогое, что дано человеку на этом свете.
Баутино – Форт-Шевченко – Актау-Атырау.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
Комментарии: