24 марта 2008 15:23
Автор: Эрна Сэт
В защиту «Пиковой дамы»
«Пиковая дама» - самая совершенная из опер Чайковского, шедевр русской и мировой оперной классики. Она написана всего за 44 дня во Флоренции. Композитор работал как никогда увлеченно, вдохновенно.
Премьера состоялась 7 декабря 1890г. в Мариинском театре. Дирижер Э.Ф.Направник, режиссер О.О.Палечек и вся труппа готовились к ней с энтузиазмом, волнением, душевным подъемом. Германа пел знаменитый Н.Н.Фигнер, Лизу - его жена Медея Фигнер, Графиню - М.А.Славина, Томского - И.А.Мельников, Елецкого - Л.Г.Яковлев. Успех превзошел все ожидания. По требованию публики отдельные номера были повторены. Автора вызывали бесчисленное количество раз, и он застенчиво раскланивался перед рампой. Автор либретто, брат Чайковского Модест Ильич, отмечал: «Ни одна опера Петра Ильича не была исполнена так прекрасно. Все главные исполнители блеснули своими дарованиями. Больше всех содействовали успеху дирижер и Фигнер». Сам Петр Ильич нашел режиссуру и вообще постановку "превосходными, великолепными».
Однако критики не были единодушны в оценке оперы: одни хвалили, другие ругали. Были и восторженные статьи Н.Д.Кашкина. В одной из них он писал: «В «Пиковой даме» мы встречаемся со всеми лучшими качествами П.И.Чайковского как художника: с его мелодическим богатством, с громадным мастерством техники, с тем здоровым реализмом, который составляет одну из характернейших черт его таланта...» Кашкин предсказал опере блестящее будущее. И не ошибся: опера пережила сотни постановок, самых разных – от традиционных до кричаще оригинальных. К ней обращались и обращаются лучшие театры мира, известные режиссеры: К.Станиславский, В.Мейерхольд, Л.Баратов, Б.Покровский, А.Михалков-Кончаловский, Ю.Любимов, Э.Пасынков, Ю.Александров, Л.Михайлов и др. Самарский театр создал не менее десяти версий оперы.
Одна из самых популярных в мире опер, «Пиковая дама», вместе с тем, и самая многострадальная. Это опера-рекордсмен по количеству изменений, сокращений, добавлений, переосмыслений (порой до абсурдного искажения самой сути музыки, ее смысла), осуществляемых постановщиками. Почти каждое новое сценическое воплощение оперы сопровождается бурными дискуссиями и спорами. Первопричина этого - в кардинальном, принципиальном различии идейно-художественных концепций Пушкина и Чайковского, трактовок центрального образа Германа.
Главное отличие оперы от повести - в романтическом возвышении темы любви и самого героя - Германа. У Пушкина Герман - воплощение порока, «человек с профилем Наполеона и душой Мефистофеля», авантюрист, честолюбец, игрок, одержимый маниакальной страстью наживы любой ценой, даже подлости. Лиза для него - лишь средство к овладению тайной трех карт, а значит - к обогащению.
Такой Герман не мог вдохновить романтика - Чайковского, и он сначала категорически отказался писать оперу на этот сюжет. Зато загорелся желанием воплотить в музыке либретто брата Модеста Ильича. По существу это новое произведение на основе сюжета А. С. Пушкина. Имел ли либреттист на это право? Безусловно. В истории оперы, пожалуй, не найти либретто, которое бы в точности соответствовало литературному первоисточнику.
Итак, действие перенесено в век Екатерины II. Главный герой совсем не похож на своего прототипа. Это восторженный романтик, наделенный возвышенной душой. Он боготворит Лизу, свою «красавицу, богиню», не смея целовать след ее ноги. Все его ариозо первого действия - страстные признания в любви. Желание разбогатеть - не цель, а средство преодолеть разделяющую их с Лизой социальную пропасть (ведь Лиза в опере - не приживалка, а богатая внучка Графини). «Три карты знать - и я богат», - восклицает он, - «и вместе с ней могу бежать прочь от людей». Эта идея все более овладевает им, вытесняя любовь к Лизе. Трагизм душевной борьбы Германа усугубляется его столкновением с грозной силой рока. Воплощением этой силы является Графиня. Герой гибнет, и все-таки в музыке Чайковского торжествует любовь: в финале оперы звучит светлая тема любви, как гимн ее красоте, могучему порыву человеческой души к свету, радости и счастью. Предсмертное обращение Германа к Лизе как бы искупает его вину и вселяет надежду на спасение его мятежной души.
Многие постановщики пытаются «подправить» Чайковского, приблизив оперу к литературному первоисточнику. Самым ярким примером таких «благих» намерений является постановка Всеволода Мейерхольда (Малый оперный театр, 1935 год), по мнению одних - гениально-новаторская, по мнению других - дерзко-скандальная, вульгарно-натуралистическая. Дабы «вдохнуть озон» пушкинской повести в оперу, ее подвергли коренной переделке: написано новое либретто (В. Стеничем), действие перенесено в николаевскую эпоху (30-е годы XIX века), переосмыслен образ Германа, выброшены целые картины, все бытовые сцены и даже персонажи, но самое главное - любви нет и в помине, и, соответственно, вместо любовных арий и дуэтов - размышления о прелестях карточной игры. В итоге, получилась совсем новая опера - Мейерхольда.
Ратуя за возвращение к Пушкину, режиссер забыл о главном - о самой музыке, забыл или умышленно пренебрег тем, о чем она повествует. Музыкальная драматургия Чайковского, как никакая другая, представляет единство музыки и слова, частей и целого. Замена текста, купюры не только искажают, но просто уничтожают концепцию автора. Жанровые эпизоды нужны не для эффектной подачи роскошных костюмов, а как фон, оттеняющий трагедию героев, контрастирующий ей. Не состоятелен и аргумент о посредственности либретто, Чайковский был от него в восторге.
Главный протест вызывает «приземление», опошление образа Германа. Ведь Чайковский любил своего героя, горько оплакивал его гибель, воспринимал его как «настоящего, живого человека, притом мне очень симпатичного». О сцене в казарме автор писал: «Я испытываю... такой страх и ужас, и потрясение, что не может быть, чтобы слушатели не ощутили хоть часть того же».
Как можно посягнуть на музыку, которую сам автор писал «с восторгом, самозабвением и вложил в этот труд всю свою душу?»
И вовсе не случаен перенос действия в XYIII век. Чайковский об интермедии «Искренность пастушки»: «Когда я ее писал, по временам мне казалось, что я живу в XYIII веке и что дальше Моцарта ничего не было».
Итак, в угоду «новаторству» нарушены законы оперной драматургии. Высокая идея Чайковского о победе любви над роком, злом заменена более земной - власть денег всесильна и губительна. В музыке нет ей подтверждения.
Я позволила себе остановиться подробно на той далекой от нас постановке, потому что именно она во многом определила сценическую судьбу оперы «Пиковая дама». Влияние ее ощутимо прослеживается в интерпретациях 60 - 90-х годов (например, Льва Михайлова в театре Станиславского, А. Пикара, Б. Рябикина и И. Чернышова в Самаре, Д. Бертмана в Геликон опере и т. д.).
Ю. Любимов, вдохновленный идеями Мейерхольда, более 30-ти лет вынашивал замысел своей «Пиковой дамы». Попытка реализовать его в 78 году не удалась из-за протеста Министерства Культуры и открытого письма в «Правду» Альгиса Жюрайтиса. И вот сбылось: экспериментально-авангардное воплощение «Пиковой дамы» состоялось в немецком городе Карлсруэ в 1990 г. Союзниками режиссера стали А. Шнитке, В. Синайский, Д. Боровский (художник). Главные партии исполнили русские певцы А. Стеблянко (Герман) и Л. Шевченко (Лиза). Любимов и его «команда» пошли дальше Мейерхольда: они не только «урезали» музыку Чайковского, но осмелились дополнить ее, «акустически разнообразить» клавесинными «вставками», сочиненными Шнитке, правда, на основе музыки Чайковского. В этой редакции мало чего общего с подлинником. Авторам, по мнению рецензента «Нойе Цюрхер Цайтунг» «удается буквально выбить почву из-под ног у своих персонажей», превратив «сценическое пространство в роскошную преисподнюю для игры в карты».
И опять, как в 1935 году, шквал полярных оценок: от восхищения «шедевром» (А. Парин) до возмущения «надругательством над русской классикой» (Е. Образцова). Я присоединяюсь к последней оценке. Возможно, музыка Шнитке и адекватна представлениям об опере Юрия Любимова, но совершенно очевидно, что вся эта затея, весь этот экспериментально-авангардный бред не адекватен «Пиковой даме» Пушкина - Чайковского.
Свобода творчества и волюнтаристский произвол вовсе не одно и то же. И кто же мешал поборникам «подлинного реализма» создать новую «Пиковую даму», с музыкой, созвучной третьему тысячелетию? И не понадобилось бы калечить гениальное творение, «усовершенствуя» его на свой манер.
Проблема так называемой «свободы интерпретатора» перерастает в нравственную. Ведь автор «Пиковой дамы» не может заступиться за свое детище.
Злодей, игрок или романтик?
Партия Германа - одна из сложнейших, если не самая сложная, в оперной литературе. Это, в сущности, - главный герой оперы, хотя называется она «Пиковая дама». На протяжении всех семи картин он на сцене, причем не только поет, но и активно действует. Артист должен выдержать колоссальную вокальную, эмоциональную, физическую нагрузку. Главные же проблемы возникают в связи с интерпретацией этого сложного противоречивого психологически глубокого образа. Но, несмотря на все трудности, нет в мире тенора, который бы не мечтал воплотить на сцене своего Германа.
Россия дала миру немало прекрасных исполнителей партии Германа. Николай Фигнер, первый исполнитель этой роли, бывал в Самаре в 1893, 1896, 1904, 1908, 1909 годах. Иногда задерживался надолго. Он не отличался яркими вокальными данными, но покорял зрителей выразительностью, тонким вкусом, богатством нюансов. Самарская публика любила его. Сам Фигнер был в восторге от партии Германа, хотя испытывал немалые трудности в преодолении то слишком высокой, то слишком низкой тесситуры.
Большим успехом пользовались также М. Медведев, А. Давыдов, И. Алчевский, в советские времена - Б. Евлахов, Н. Печковский, Г. Нэлепп, Г. Большаков, Н Ханаев, В. Атлантов. Блестяще пели Германа в Большом театре грузин З. Анджапаридзе (пел Германа в Самаре с огромным успехом) и болгарин Д. Узунов.
Каждый исполнитель искал и находил своего Германа. У многих возникал (и возникает) соблазн вернуться к Пушкину, слишком уж велика магия поэта. А после постановки Мейерхольда таких «паломников» стало еще больше.
Вот пример такого возвращения к литературному прототипу. А. Давыдов был одним из первых исполнителей Германа. Мне посчастливилось прочесть его воспоминания о работе над ролью. Он был лично знаком с П. И. Чайковским. Впервые композитор увидел (и услышал) его в эпизодической роли распорядителя на балу и угадал в восемнадцатилетнем юноше будущего Германа, предсказав ему громкую славу. Прошло несколько лет, и Давыдов стал одним из известнейших исполнителей партии Германа. Но ту встречу помнил всю жизнь. Певец пишет, что Пушкин «мешал» ему, ведь «Герман Пушкина болен иною страстью, чем Герман Чайковского". После долгих метаний и раздумий все-таки пушкинский Герман победил, а значит «маньяк, авантюрист души» (так Давыдов называл своего героя) одержал верх над романтиком. Артист почувствовал, что вступает в конфликт с музыкой и нашел себе оправдание: все лирические эпизоды он объяснял как дань оперной условности, либо как средство обогатить образ. Пагубная страсть к деньгам - вот движущая сила всех поступков Германа. Ни о какой любви не может быть и речи. И потому знаменитое ариозо «Прости, небесное созданье» он окрашивал в «тон трагического бегства от самого себя, от навязчивой идеи». В сцене Канавки артист следил, чтобы «ни одна теплая интонация не прозвучала в голосе... Герман владеет тайной и ничто другое не волнует его». Долго сдерживаемый актерский темперамент находил выход лишь в финальном ариозо (brindisi) «Что наша жизнь?»
Итак, талантливый, мыслящий актер вступил в конфликт с музыкой, что практически разрушило образ, созданный композитором. Но вот парадокс - публика аплодировала, принимая такого Германа. Видимо, Давыдов был, несмотря ни на что, убедителен, к тому же, голос его завораживал всех, кто слушал его.
А вот другой пример. Великий Н. Печковский, любимый ученик великого Станиславского, остался верен Чайковскому и создал незабываемый образ Германа (20-е годы, Мариинка).
Я слышала его уже на закате певческой карьеры, в 1955 году в Самаре. Несмотря на то, что десятилетие лагерной жизни (он был реабилитирован после смерти Сталина) пагубно сказалось и на голосе, и на внешности певца, да и время постаралось наложить свой тяжкий след (ему было за 60), Печковский не утратил какой-то особой магии воздействия на зрителей. Успех был огромный.
А те, кому посчастливилось слышать Печковского в пору расцвета славы, поражались глубине перевоплощения, яркой игре. К тому же радовал редкий по красоте драматический тенор, искрящиеся высокие ноты. Что касается вокальной техники, то здесь было к чему придраться: Станиславский не учил петь, он учил играть. Однако, вокальную небрежность с лихвой покрывали буйный темперамент, артистизм певца. Его Герман страстен, порывист, уверен в себе. Он искренне любит Лизу и очень страдает от собственной раздвоенности. Такой Герман, кстати, не нравился Мейерхольду. Зато он был совершенно очарован Германом Г. Нэлеппа, впоследствии ставшего украшением Большого театра. Мейерхольд предлагал Нэлеппу, тогда артисту Мариинского театра, участвовать в своей постановке «Пиковой дамы», но тот отказался. Видимо, эстетические принципы Мейерхольда были ему чужды.
Г. М. Нэлепп впервые вышел на сцену Мариинского театра в партии Германа 29 июля 1934 года, когда уже ярко сияла звезда Печковского. Некоторое время его никто не замечал в лучах славы блестящего соперника. Но постепенно фортуна повернулась лицом и к нему. Он сумел-таки завоевать искушенную публику северной столицы, а позднее, в 40-е годы, и Москвы. И его стали забрасывать цветами и оглушать криками «браво». Но его Герман совсем не похож на Германа Печковского ни вокально, ни сценически. Вместо бурной страстности, порывистости - сдержанность, благородство, все переживания - в голосе, столько горя, тоски, отчаяния, что публика забывала, что Герман поет. Если герой Печковского пришел требовать любви Лизы, Герман Нэлеппа пришел умирать у ее ног. Его любовь чище и, наверное, сильнее.
Мне кажется, очень близок такой версии Герман В. Атлантова (60-80 - е годы, сначала - Кировский, затем - Большой театр, а позднее - Венская опера). Его образ интереснее и жизненнее. Голос этого певца несравненно богаче и красивее. Да и сам он прямо-таки излучал обаяние, очарование, благородство. Справедливости ради следует признать, что сначала Атлантов строил образ, опираясь на пушкинский прототип (в Ленинграде). Но впоследствии приблизил свою трактовку к замыслу Чайковского. Его Герман - романтик. Причинив своей возлюбленной неизлечимую боль, он страдает не меньше ее. Любовь его возвышенна и прекрасна в полном соответствии с замыслом композитора. И в какой-то момент он теряет контроль над второй своей страстью - к картам. До поры до времени игрок дремлет в нем, но вот сама судьба посылает ему шанс выиграть и получить Лизу. И он, уже не в силах бороться с этой страстью, - гибнет. Его предсмертное обращение к Лизе полно нежности и искреннего раскаяния. Удивительно органично сочетаются в пении Атлантова лиричность и драматизм.
Полной противоположностью Герману Атлантова предстал перед нами другой популярный солист Большого театра Владислав Пьявко. Этот артист хорошо известен в Самаре по фестивалям «Ирина Архипова представляет». Его экспрессивная, порой даже эксцентричная, подача образа мешает вокалу: временами крик, скандирование заменяют пение - типично театральные эффекты. Но публика любит яркое зрелище и потому восторженно приняла такого Германа. Артист покорил зал своим темпераментом, мощной энергетикой, сценической свободой. Что же касается образа, его Герман сумасшедший уже с самого начала, поэтому все его экзальтированные выходки по ходу действия уже не удивляли.
Можно было бы продолжить галерею знаменитых исполнителей Германа. Но пора, наконец, обратиться и к нашим самарским постановкам.
"Пиковая дама" в Самаре
Первая встреча самарцев с «Пиковой дамой» произошла задолго до открытия стационарного театра. Вскоре после петербургской премьеры, в 90-х годах прошлого века, ее стали привозить передвижные оперные труппы. Одни обосновывались в Самаре на длительный срок, другие совершали кратковременные «набеги». Регулярно гастролировали здесь труппы С.-Петербургского, Саратовского, Казанского оперных товариществ. Конечно, качество постановок и уровень исполнителей были различными. В некоторых труппах не было оркестра, хора, да и декорации весьма условные. К сожалению, почти нет сведений о тех спектаклях, поэтому мы рады любой информации, пусть даже самым лаконичным заметкам. По ним все же можно составить хоть какое-то представление об их уровне. Вот, например, отзыв анонимного рецензента о спектакле «Пиковая дама», представленном в городском театре 17 июня 1907 года Оперным товариществом под руководством М. Ф. Шигаевой (С.-Петербург):
«... г. Якобсон, аккомпанировавший «Пиковую даму», был главным тружеником весь вечер. Больше всего доставалось ему тогда, когда пел г. Василевич (Герман), который порой забегал вперед, порой отставал. Если прибавить к этому невысокие качества голоса г. Василевича, отсутствие разнообразия в жестах, неумение подчеркнуть трагические места..., то можно вполне сказать, что Герман неудачен. ...Безбожно заставлять аккомпаниатора все время кивать головой, морщиться и пускать тремоло, когда артист опаздывает». Но, как отмечает рецензент, были в спектакле и удачи. Хороши были Днепров - Елецкий, Дельмас - Полина. Андреев - Томский удостоился особой похвалы: «Звучный, свободно льющийся голос, прекрасная манера держаться на сцене». О молодой артистке Тимашевой (Лиза) сложилось двоякое впечатление: «умеет играть, умеет петь», но «приятный на среднем регистре голос немного теряет в верхнем». У артистки Греминой (Графиня) голос звучал «не по-старчески». Автора заметки не слишком огорчает отсутствие оркестра, ведь «выигрывает вокальная партия» (оркестр, как правило, заглушает голос).
Осенью 1909 года в Самаре гастролировала Русская опера под управлением В. М. Миллера. Дирижеры С. Суходрев, А. Коршон, режиссер А. Фридман. Представлен большой разнообразный репертуар. Труппа хорошо укомплектована. В рецензии на спектакль "Пиковая дама" с участием Фигнера читаем: «Обаяние таланта этого художника заключается в удивительном искусстве распоряжаться своими вокальными средствами в ясной, тонкой и замечательно обдуманной фразировке и в крайне художественном воспроизведении каждой роли». Далее рецензент (под псевдонимом Fis скрывался известный критик Линев) пишет об удивительной цельности образа Германа. Артист обдумывает каждый шаг, каждую фразу, каждое движение, что придает его исполнению отточенность и совершенство, так что «невозможно ни прибавить, ни убавить какой-либо штрих». Лиза - жена Фигнера Ренэ-Фигнер. Обладательница звучного сопрано, опытная, великолепная певица и актриса. Чета хорошо спелась и сыгралась, все сцены жизненны. Все остальные партии, даже маленькие, поручены лучшим певцам. Поэтому спектакль производит интересное впечатление. Талантливый дирижер Коршон сумел показать все красоты партитуры, хотя оркестр довольно малочисленный.
А вот рецензия более позднего периода на спектакль «Пиковая дама» оперного товарищества «Русская опера» (антреприза П. П. Россолимо, С - Петербург). В 1913 г. эта труппа гастролировала в Самаре в течение нескольких месяцев, так что любители оперы могли познакомиться с обширным репертуаром этого театра. "Пиковая дама" была в числе самых любимых спектаклей. Об этом писал некто «В. У.» в рецензиях на представления оперы 5 и 26 ноября 1913 г. особый интерес привлек артист Нерсес Данилович Гукасов (Герман). Артист выбрал эту роль для своего бенефиса. Рецензент отмечает прекрасный голос певца, артистичность, экспрессивность, не шаблонность трактовки. Но не обошлось и без упрека: его Герман «слишком рано становится безумным», так что «у него не хватает силы на выражение безумия в дальнейшем». Гукасов имел огромный успех: овациям не было конца, он был засыпан поздравительными открытками, подарками. В целом, весь состав исполнителей заслужил похвалу. (Милова - Лиза, Ард - Полина, Каневский - Елецкий, Шеремет - Томский, Днепрова - Графиня). Положительную оценку получили хор и оркестр (дирижер А. Д. Траубер), однако в некоторых местах оркестр заглушал солистов. Интересно отметить, что газета «Волжское слово» откликалась на все события музыкально-театральной жизни города хотя и скупыми, но своевременными заметками. В Самаре неоднократно предпринимались попытки создать стационарный оперный театр: В. Севастьяновым - в предреволюционные годы, Д. Южиным - в 1919-1923 гг.
После разорения Южина, в 1925 году Ленинградское посред. Бюро, во главе с Дагмаровым, организовало в Самаре оперную труппу. «Пиковая дама» занимала почетное место в ее репертуаре. Лучшим исполнителем Германа был Борис Евлахов (1927 г.). Свидетельства тому находим в разных источниках: в воспоминаниях Г. А. Шебуева, известного певца баса И. Петрова, в рецензиях. Все восхищались его сильным, красивым голосом, которым он владел в совершенстве. В партии Германа он достигал необычайной трагической силы, глубины проникновения в мир страстей и душевных противоречий своего героя. Недаром он много лет с успехом пел в Большом театре (1918-1923, 1927-1946). В Самаре его обожали.
На базе труппы Дагмарова 1 июня 1931 г. открылся Средневолжский театр оперы и балета. Первая постановка «Пиковой дамы» осуществлена в 1932 г. Автор рецензии Н. Б-в заявил, что «социальное значение оперы находится на уровне, близком к нулю». И далее: «Творчество Чайковского враждебно рабочему классу, являясь отражением упаднических, пессимистических настроений русской интеллигенции конца прошлого столетия. Чехов - в литературе, Левитан - в изобразительном искусстве, Чайковский - в музыке - наиболее яркие выразители этих настроений. Эти настроения в сильной степени заключены в «Пиковой даме». Тяжелый, трагический сюжет, безумие и самоубийство героя, отчаяние, даже мистические мотивы... создают мрачный фон»... В то же время, автор признает мастерство Чайковского в обработке материала: «Форма у Чайковского доведена до совершенства и заслуживает серьезного изучения».
Справедливо замечание автора, что в этой опере нельзя «только петь». Некоторым исполнителям удалось создать выразительные полноценные образы: Барской (Графиня), Бригиневичу (кстати, это был первый исполнитель Германа во вновь открывшемся театре), Борейко (Лиза). Им удалось «крепко захватить зрителя». Это уже не опера, а «музыкальная драма, где музыка и пение... помогают сценическому действию». Рецензент отмечает довольно высокий вокальный уровень почти всех исполнителей, а также успех оркестра (дирижер Л. Гискин). Пожелание – «больше критического подхода к материалу, преломления его через призму действительности». Необходимо «преодолеть мистические тенденции оперы», а в «приторнейшей» пасторали автор хочет увидеть «карикатуру, злую сатиру». Вот так-то! Только не указал тов. Б-в - каким образом милых пастушков и пастушек сделать карикатурными.
В 1932-1933 гг. пресса почти игнорировала оперный театр, даже рекламу давали редко, но почти во всех афишах можно встретить название «Пиковая дама». К сожалению, в архиве не сохранились документы первых лет существования театра. Удалось обнаружить только программы сезона 1934-1935 гг.
В постановке «Пиковой дамы» 1934 года участвовали:
Графиня - Волчанецкая, Красовская; Лиза - Альбицкая Б. И., Варшавская С. А.; Герман - Базанов Д. С., Кузнецов В. И.; Полина - Долгова Е. В., Малышева З. С., Михайлова А. А.; Томский - Алексашин, Девлет В. П.; Елецкий - Макаров К. И., Слащев А. В.; дирижер - Шкаровский И. А.; художник - Ершов; режиссер - Райский А. М. (в программе не всегда указаны инициалы).
Другой информации получить не удалось. Зато попалась заметка о так называемом театрализованном докладе о «Пиковой даме» для рабочих завода КИНАП. Встреча с рабочими проходила в городской столовой, превратившейся в концертный зал. Сначала режиссер Райский «простым понятным языком рассказал содержание», а затем артисты Палферов, Волчанецкая, Панова, Михайлова исполнили фрагменты из оперы в сопровождении фортепиано (Каляпина О. Н.). Рабочие слушали, затаив дыхание, горячо аплодировали и не отпускали артистов до часу ночи. Кто-то из слушателей даже предложил купить билеты в театр на премию. Артисты, уезжая, объявили себя ударной бригадой имени YII съезда Советов и обязались выезжать с театрализованными докладами по первому требованию рабочих-ударников.
Приближалась юбилейная дата - столетие со дня смерти А. С. Пушкина. Поэт становится своеобразным «символом пролетарской литературы». «Пресса, подстегнутая командой сверху, запестрела бесчисленными изъявлениями любви к поэту, доводя предъюбилейную кампанию до абсурда. Пушкин был везде - от газетной полосы до конфетных оберток».
На гребне волны всеобщего интереса к поэту, изменилась официальная оценка и оперы «Пиковая дама», поэтому рецензия на премьеру 1938 года так не похожа на отзывы 1932 года. Автор В. Арсеньева много внимания уделяет истории создания оперы, творчеству П. И. Чайковского: «Великий знаток людских страстей, реалист-психолог Чайковский рассказал о героях Пушкинской повести в музыке потрясающей глубины и силы». Чувствуется объективный подход в оценке, как спектакля, так и отдельных исполнителей. Это лучший спектакль сезона. Говоря об успехах всего актерского состава, рецензент особенно выделяет Н. И. Ковальского, того самого, который отличился в нашумевшей постановке Мейерхольда. «В лице артиста Ковальского театр имеет прекрасного исполнителя роли Германа. Сценическая и музыкальная стороны его исполнения - одно гармоничное целое. Поет он безупречно - каждая фраза звучит с большой выразительной силой».
В 1938 году спектакль прошел 27 раз, это много для оперы
Война внесла свои коррективы в жизнь театра. Спектакль «Пиковая дама был одним из любимых. Сохранилась рецензия В. Владимирова на этот спектакль, которая может служить образцом этого жанра. Хотелось бы привести ее целиком, но... ограничимся хотя бы выдержками. Автор совершенно справедливо подчеркивает, что гениальное творение Пушкина-Чайковского требует для своего достойного музыкально-сценического воплощения первоклассных исполнительских сил и, в первую очередь, оркестра. Много лестных слов сказано в адрес оркестра: «Этот коллектив-художник, коллектив-мастер превосходен сам по себе», «Это непосредственный действующий и страдающий участник самой драмы». Один из лучших дирижеров Советского Союза, талантливейший А. Ш. Мелик-Пашаев раскрывает неисчерпаемые богатства партитуры как тонкий и вдумчивый художник с большой глубиной и благородным темпераментом. Рецензент подробно останавливается на характеристике персонажей оперы и их исполнителей. «Б. Я. Златогорова исполняет роль старухи превосходно. Это работа большой мысли и большого таланта... В своем творческом поиске Златогорова нашла главную тему. Эта тема – обреченность». Автор подробно прослеживает поведение Графини по ходу действия оперы, анализируя, аргументируя его. Перед нами оживает образ «старой ведьмы», на котором все же лежит отсвет былой красоты и величия Венеры Московской.
Германа пел замечательный артист Г. Ф. Большаков. Он бывал в Самаре и после отъезда Большого театра, пел Германа, Альфреда. Его Герман решителен и смел, любовь к Лизе полна высокого пафоса. «Очень сильно исполняет Большаков драму страдающего и любящего человека. Особенно хороша вторая картина и финал третьей... Менее удался образ трагического Германа, артист не нашел достаточно сильных красок для этого..., не хватает сосредоточенности для выражения сложных душевных явлений». Лизе, в исполнении О. Я. Леонтьевой, не хватает светлых красок, в ее образе преобладают темные тона, меланхолическая нота. Это обедняет образ.
Великолепен весь ансамбль «спутников» главных героев. Превосходно поет партию Елецкого П. М. Норцов. А. И. Батурин блестяще исполнил Балладу Томского и шуточные куплеты. Обаятельна Полина - В. В. Гагарина, согретая внутренним теплом и волнением. Хороша интермедия в 3-й картине. Хор, как всегда, на высоте (хормейстер М. А. Купер), звучит стройно, музыкально. Хорош и детский хор.
Рецензент, подводя итог, подчеркивает значение музыки Чайковского для пробуждения чувства гордости за великую Российскую культуру, которую народ отстаивает с оружием в руках.
Да, повезло Куйбышеву. Большой театр стал неотъемлемой частью его жизни в трудные военные годы, и как же он скрасил тяготы лишений и переживаний! Театр всегда был полон, хотя проблемой было даже добраться до него в кромешной мгле затемненного города среди окопов и траншей. За билетами порой приходилось стоять по ночам. Невозможно переоценить роль Большого театра в подъеме музыкальной культуры города и в поддержании боевого духа его жителей. Наш оперный театр продолжал работать всю войну. На время эвакуации Большого театра ему пришлось, в основном, ставить оперетты. Но некоторые спектакли Большого театра дублировались (например, «Евгений Онегин»), происходил обмен исполнителями. Это стимулировало творческий рост местных артистов.
И вот он пришел, долгожданный день Победы! Вся страна ощутила небывалый прилив энтузиазма. И, конечно, артисты откликнулись на великое событие новыми творческими достижениями.
Первая послевоенная «Пиковая дама» прошла в концертном исполнении в марте 1946 года. Дирижировал Даниил Мошкович. Это была литературно-музыкальная композиция, представленная на сцене филармонии совместными силами оперного театра и филармонии. Режиссер - С. М. Брагина, автор монтажа - Л. А. Рудская. Они нашли органичное сочетание повести и либретто. Все пели в концертных костюмах. Однако, продуманные мизансцены, выразительная игра актеров позволили ощутить характерность образов. Все исполнители были хороши: Герман - Н. И. Ковальский, Лиза - Л. И. Борейко, Графиня - П. Д. Асеева, Полина - Т. Н. Пахомова, Томский - В. А. Барынин. Все показали высокий уровень вокала и актерского мастерства. Хорошо звучал оркестр под управлением Даниила Мошковича.
В конце 40-х годов театр переживал тяжелый кризис. В сезон 1949-50 г. г. приехал в труппу замечательный певец, великий артист Александр Викторович Дольский, кстати неповторимый, непревзойденный Герман. Возможно, это не случайное совпадение а, как говорят, перст судьбы, что в 1950 г. на должность директора пришел талантливый организатор театрального дела, человек большой эрудиции, настоящий интеллигент Николай Павлович Садковой. Он сумел привлечь в театр первоклассных певцов-артистов: В. Г. Соловьева, А. Л. Дрибинскую, А. Сивцова, Н. И. Гончаренко, М. А. Бевзу, В. Ф. Денисенко, В. Р. Шахновского, А. П. Выспреву, Г. Г. Белоцерковскую, Н. Н. Платонова и др. Почти полностью обновился состав труппы. Приглашены дирижеры Г. И. Рисман и А. М. Брагинский, режиссер А. С. Пикар - одаренный человек, знаток театра и, что самое главное, тонко чувствующий музыку. И закипела работа. Оперы ставились одна за другой, главным образом на Дольского. Он пользовался ошеломляющим, фантастическим успехом. Среди десятков спетых Дольским в Самаре партий, самыми яркими, любимыми были Герман, Хозе, Отелло и Канио.
Постановка «Пиковой дамы» 1951 года была встречена восторженно и критикой, и зрителями. Главным героем всех публикаций и отзывов был А. В. Дольский - Герман. Как всегда, самую яркую и интересную рецензию написал Г. А. Шебуев. Высоко оценивая талант артиста, он сравнивает его с лучшим Самарским Германом Б. Евлаховым: «Без преувеличения можно сказать, что в 1927 году, когда в самарской опере пел Б. М. Евлахов, наш оперный театр не имел в своем составе лучшего исполнителя партии Германа».
Поскольку я имела счастье быть очевидцем триумфа Дольского на нашей сцене, позволю себе поделиться своими впечатлениями о его исполнении партии Германа. Его Герман - не угрюмый, безумный игрок - фанатик, а восторженный романтик, каким и сотворил его Чайковский. Дольский не пытался в своей трактовке приближаться к Пушкину, взяв от его Германа - профиль Наполеона. Но это только внешнее сходство. Самая суть оперного образа - совсем иная. Как проникновенны и искренни были все его ариозо в первой картине! Это страстные признания в любви. В финальной же клятве первой картины его голос будто вступал в борьбу с оркестровой стихией, прорываясь сквозь ее бурные пассажи, а сам он бросал вызов всем на свете силам зла. Торжественно и непреклонно звучали последние слова клятвы: «Она моею будет... Иль умру!» Пышно и ярко расцветало его чувство во второй картине. Какая бездна оттенков, как тонко передавал он малейшие душевные движения Германа! И все это рождено музыкой Чайковского, вся эта смена состояний, настроений: от робкого благоговения до экстаза. Как глубоко и точно чувствовал он музыку, откликаясь на малейшие, едва заметные темповые, метро-ритмические, динамические изменения. Весь он, и душой и телом, был погружен в музыку, а она пела о любви. Все действия Германа-Дольского были во имя любви и для нее. И три карты - не цель, а средство преодолеть разделяющую их с Лизой пропасть. Великолепно проводил Дольский жуткую сцену в казарме. В отличие от других, здесь его Герман внешне статичен: он прячется от настигающих его кошмаров под одеялом, одни глаза, полные ужаса, следят за мнимым призраком. Он вскакивает, чтобы закрыть распахнувшуюся дверь, и вот тут-то его и настигает реальный призрак. Оцепенев от ужаса, Герман падает без чувств. И все-таки он слышит пророчество старухи и, боясь, что это сон, пытается найти в колоде заветные три карты. Потрясающей силы драматизма достигал он в спальне Графини и в финале, а в сцене у Канавки любовь на мгновение вырывала его из цепких лап безумия. И он верил в возможность счастья, когда повторял за Лизой «О, да миновали страданья...». Но, увы, было уже поздно, волна безумия подхватывала его и мчала в игорный дом, навстречу неизбежной гибели. Умирая, он был счастлив: образ возлюбленной, возникающий в его гаснущем сознании, словно ангел-хранитель давал надежду на спасение его мятежной души. Последнее обращение к Лизе невозможно было слушать без трепета и слез. Зал замирал, затаив дыхание. После закрытия занавеса "еще" некоторое время стояла полная тишина, а потом зал взрывался бурей аплодисментов, восторженных криков. Его засыпали цветами. Его обожали, перед ним преклонялись.
Это было почти 50 лет назад, но память бережно хранит тот светлый образ, блестящие верхние ноты, богатство тембральных оттенков, живые, необыкновенно выразительные интонации. Я слышала на своем веку много Германов в разных театрах, в том числе и в Большом. Но ни один не превзошел Дольского по силе выразительности. Хотя голоса были и мощнее, и ярче, но такого интонационного богатства, такой образной выразительности, музыкальности пока не встретила. Эту труднейшую партию Дольский спел 145 раз за свою сценическую жизнь и вложил в нее частицу своего сердца, своей души. Потому-то и стала она памятью наших сердец.
У него были прекрасные партнеры: В. Ф. Денисенко - Лиза, О. Н. Павловская - Графиня, В. Г. Соловьв - Елецкий, С. А. Шевцов-Пронский - Томский, Н. И. Гончаренко - Полина. Все они составляли великолепный ансамбль. Музыкальная сторона в целом была на высоте. Дирижер А. М. Брагинский вел спектакль увлеченно и темпераментно, раскрывая красоты гениальной партитуры.
Режиссер А. С. Пикар работал в союзе с дирижером, создав интересные мизансцены и максимально помог раскрыться лучшим сторонам дарования актеров.
Художник В. В. Роберг создал стильную, убедительную сценографию. Особенно интересно решены сцены Летнего сада и Зимней канавки. Этот спектакль вошел в Золотой фонд театра. За это время вводились новые исполнители, менялись дирижеры, но дух спектакля, верность Чайковскому, сохранялись.
И вот, в ноябре 1958 года - новая встреча с любимой оперой, которую ждали 3 года. Зрители соскучились и заполнили зал театра до отказа. Как всегда среди многих откликов на премьеру выделяется рецензия Г. А. Шебуева своей нестандартностью, живостью изложения и профессионализмом: «Несутся столь знакомые и вечно новые звуки, снова море страстей, любви, ненависти, отчаяния, несбывшихся надежд, все то, над чем Петр Ильич рыдал, испытывая ужас и леденящий страх». Справедливо утверждение автора о том, что каждая постановка должна быть лучше предыдущей. Увы, спектакль 1958 года не оправдал надежд зрителей, уровень его ниже 1951 г. Правда, музыкальная часть на высоте: оркестр «благородно передает тонкую лирику и неистовую патетику музыки. С. С. Бергольц ведет свою музыкальную армию по верному пути, достигая иногда очень тонкого, мягкого и, в то же время, тревожного, в меру таинственного звучания оркестра».
Режиссер А. С. Пикар и художник Б. М. Эрбштейн вызывают чувство неудовлетворенности сумбуром задач, несовершенством и небрежностью их выполнения. По мнению автора это вызвано попытками «пушкинизировать» либретто, в чем видно влияние Мейерхольда. Постановщики перенесли действие из эпохи Екатерины II в 30-40- е. годы XIX века, сократили некоторые эпизоды. Цель - вернуться к первоисточнику. Однако, главная «реформа» заключалась в переодевании. Сняты парики, фижмы. Мужчины во фраках. Смешались все моды и стили. Это ничем не обогатило спектакль, получился «исторический хаос». Но главное - конфликт видимого и слышимого. Напрокат у Мейерхольда взято и омолаживание Графини. Где же логика? Ведь перенося действие в XIX век, авторы делают ее старше лет на 40 (ведь она пела для самой Помпадур). Но главное, в чем Шебуев упрекает постановщиков, это отсутствие идеи, правды и внутренней динамики. Большинство мизансцен статично, невыразительно. Опера похожа на концерт в костюмах, хор поет хорошо, но тоже статичен (хормейстер И. К. Мертенс). Положение солистов затруднительно.
Хороши обе Лизы: Л. Д. Оробинская и Л. А. Мартынова. Обе хорошо знают партии, музыкальны, артистичны. Оробинская более женственна, обаятельна. Героиня Мартыновой более решительная, гордая. Образ Графини, созданный П. Д. Агеевой, расходится и с Пушкиным, и с Чайковским. Изящен Елецкий - А. П. Зяблов, но вокал тусклый, неяркий. Томскому в исполнении Я. В. Иванова и В. И. Гудылева не хватает светскости, беззаботности. Итог: псевдоноваторский спектакль несовершенен сценически. В нем историческая неразбериха, война со здравым смыслом.
В постановке 1967 года действие вновь возвращается в XYIII век (режиссер Г. М. Геловани). Обратимся на сей раз к статье А. В. Фере, замечательного музыковеда и чуткого ко всему новому критика. Автор отмечает высокий уровень хорового (хормейстер В. К. Мертенс) и оркестрового звучания. Дирижер И. Ю. Айзикович подчеркивает суровый, трагический колорит звучания, сняв налет сентиментальности; дает подлинно симфоническое развитие, основанное на острых конфликтах и эмоциях. Особенно удались сцены в спальне Графини и в казарме. Хорошо выявлены оркестровые тембры, оркестр звучит красочно, выразительно. Хормейстер В. К. Мертенс приложил немало усилий, чтобы малочисленный хор зазвучал ярко, сочно.
В партии Германа дебютировал Б. Н. Чуфаров, до того исполнявший лирические партии. Очевиден рост Чуфарова и как певца, и как актера. Голос окреп, звучит красиво, благородно. Приобрел новые металлические нотки. Особенно убедительны лирические эпизоды. Но артисту не хватает эмоционального накала, экспрессии. А. Д. Серпер создавала зловещий образ Графини, символа гибнущей красоты, тайны жизни и смерти. Поэтична, чиста, женственна Лиза Лины Левченко. Образ пронизан мягким лиризмом, пение ее проникновенно и трепетно. Ее Лиза спокойна, стыдлива, сдержанна и, вместе с тем, готова принести себя в жертву. Хороша в этой роли С. Бондаренко, очень ярко, насыщенно звучит голос. Ее Лиза более уверенная, независимая, волевая. Елецкий - Н. Полуденный - благороден, честен, сдержан в манерах, но замкнут, холоден. Очень красиво звучит знаменитая ария «Я Вас люблю...». Не уступает ему по обаянию и благородству и другой исполнитель - В. А. Трофимов. Томского исполняют Б. В. Маргин и Н. В. Коваленко. Вокально оба хороши, однако обоим следует поискать верный рисунок роли этого кумира «золотой молодежи».
Хорошо поставлены танцы балетмейстером В. Манохиным. В них виден хороший вкус, стиль. Хотелось бы в музыкальном оформлении интермедии больше изящества, грации. Большие претензии обращены художнику М. А. Мурзину. Его упрекают в небрежности к силуэтам Петербурга, отсутствии стилевого единства в костюмах. И, как всегда, оперу ожидал успех.
Постановку 1976 г. с полным правом можно назвать «рябикинской». Режиссер Б. А. Рябикин - большой мастер на оригинальные решения, всевозможные выдумки, и на этот раз верен себе. Идея постановки: жизнь - театр, игра, люди - игроки (или манекены), не нова. Режиссер хочет одновременно «увидеть музыку, услышать действие». Он использует прием так называемых «пластических двойников», что помогает сделать видимыми душевные переживания героев, обнажить их противоречия, а порой и дать им оценку. Использование пластической образности и музыкальность - наиболее характерные черты режиссуры Рябикина. Возможно, это связано с тем, что он как бы «родом из балета» - в свое время он был концертмейстером в Большом театре. Ему доводилось аккомпанировать Плисецкой.
Итак, по замыслу Рябикина, действие должно было происходить на зеленом пандусе, напоминающем игровой стол. Все персонажи - игроки, но по техническим причинам воплотить идею в жизнь не удалось. К тому же перегрузка условностями уводила от главного - психологической драмы героев. Очень обедняло спектакль отсутствие привычных, таких необходимых атрибутов как портрет Графини, Канавка, призрак (художник Д. Афанасьев). По мнению рецензента Л. Никольского, «намудрили постановщики с символикой, условностями», но «сценическое решение в целом не дотянуло до музыкальных высот и глубины Чайковского». Оркестр играл достаточно стройно и в хорошем ансамбле, однако опера распалась на ряд концертных номеров, скорее напоминающих сюиту (дирижер - Л. М. Оссовский). Партии требуют доработки. В частности, отсутствует логика в поведении Германа - В. Семашко. Образ не выстроен сценически. Да и с вокальными трудностями певец не всегда справляется. Очень обаятельна, трогательна, искренна, лирична Лиза - С. Чумакова. Но подняться до высот подлинной драмы не смогла.
Очень убедительны П. Губская - Графиня, А. Пономаренко - Томский. На высоте был хор, даже в труднейшей сцене грозы (хормейстер В. П. Навротская).
В этой постановке участвовали и другие исполнители: Дорофеев - Герман, В. Черноморцев - Томский, Ридигер - Елецкий. «Пиковая дама» дожила до 1980 г, а затем долгие 10 лет не восстанавливалась.
Итак, последняя постановка «Пиковой дамы» осуществилась только в 1990 году. Все ждали новых открытий, ведь ставил оперу балетмейстер В. Чернышов (это его дебют в опере), чья хореография известна во всей стране как смелая, новаторская, порой дерзкая. Однако, новая «Пиковая дама» разочаровала любителей сенсаций своей традиционностью, хотя она не лишена оригинальных решений отдельных сцен. Вместе с дирижером В. Ф. Коваленко и художником А. Фроловой (Ленинград) создан реалистический спектакль в жанре психологической драмы. Сам режиссер в интервью с журналистами говорил о намерении «уйти от бытовой конкретики в сферу философского, духовно-нравственного обобщения... Драматургия оперы - это трагедия трех героев, именно трех, а не одного только Германа».
И вновь техническое несовершенство постановочной части помешало реализовать многое из задуманного. Ох, и досталось постановщику от критиков, журналистов! Спектакль вызвал небывало бурную реакцию: все газеты наперебой рассказывали то о неудачной сцене смерти Германа, то о слишком активной старухе, которая даже умирала стоя («сядь, бабушка!» - увещевал ее Ю. Хмельницкий). В. Иванов упрекал П. Татарова-Германа в отсутствии улыбки, А. Сохрина возмущалась бедностью оформления сцены бала, гости напоминают капеллу (между прочим, это и был по задумке Чайковского «хор певчих»). Особенно подробный анализ дан в статьях В. Иванова и В. Сальниковой. Состоялось обсуждение в СТД премьеры с участием главных исполнителей, постановщиков и критиков. Много серьезных упреков высказано в адрес режиссера. Но раздавались голоса и в защиту. Среди них был и мой. Спектакль, несмотря на отдельные недоработки, волнует, даже потрясает. Очень яркие работы солистов Татарова, Ильвес, Пономаренко искупают многое. Музыкальная сторона, по общему мнению, выше постановочной. Дирижер В. Ф. Коваленко добился от оркестра и широкой кантилены, и подчеркнутой характерности, где это необходимо. Хорошо прослушивается оркестровая фактура, тембральные краски отдельных групп и инструментов. Но самое главное, это симфонизм музыкального развития, яркие кульминации, хотя справедливы упреки в некоторой замедленности темпов.
Отдельного разговора заслуживает Герман Павла Татарова. Я наблюдаю за его творчеством 17 лет. Он в постоянном поиске. Каждый спектакль творит заново: живой звук, живая интонация, живые чувства и мысли. Его Герман тоже «в пути». Он иной в каждом спектакле. Это его любимая роль, "бредил" ей еще в консерватории. Главный вокальный фундамент был заложен замечательным педагогом Е. Г. Крестинским (Горький). Тщательно проработана партия с дирижером И. Б. Гусманом. Павел изучил даже оркестровую партитуру, не говоря уже о партиях партнеров. Что касается сценического воплощения образа, он менялся, жизнь вносила свои поправки. На первых порах невозможно было избежать влияния, например, гениального исполнения Атлантова (он и до сих пор остается его кумиром). Постепенно находил свои интонации и черты.
Что касается постановки 1990 года, Татаров, как и все его партнеры, был пленником режиссерской концепции Чернышова. А это означало максимум пластики, Герман очень подвижен, порой суетлив. Это не соответствовало стремлению Татарова создать образ погруженного в свои мечты романтика, готового поставить жизнь на карту любви. Особенно мешала подвижность Германа в сцене в казарме. Вместо оцепенения, ужаса, страха - пробежки по всей сцене (будто спасаясь от наваждения). От спектакля к спектаклю Герман становился все убедительнее, органичнее. И вот Татаров в Большом. Дебют без единой оркестровой репетиции нельзя назвать удачным. Со временем, Павел достиг желанной свободы сценического поведения и пения и взял реванш. Его образ приобретал трагические черты, мотив обреченности становился главенствующим. Артист рассказывает, как сложен был путь поисков, этот путь обретений и потерь. Сколько было сомнений, сколько версий перепробовано и отвергнуто!
И вот, после большого перерыва, в ноябре 1999 г. мы вновь встретились с его Германом. Но это был совсем другой образ: степень трагизма доведена до крайности. Как всегда, пел он увлеченно, азартно, страстно. Артист как бы сгущает краски, драматизируя ситуации. В естественных для партии Германа интонациях боли, тоски, отчаяния слышно нечто более личное, глубокое, чем страдания оперного героя. Отзвуки личной трагедии слышны и в других эпизодах оперы и, конечно, в финальном монологе «Что наша жизнь?», который Татаров поет гораздо медленнее, придавая весомость каждому слову, превращая эти куплеты в эмоциональную кульминацию. «Добро и зло - одни мечты, труд, честность - сказки для бабья», - чеканит он слова, словно обращаясь к каждому из нас. Все это на огромном эмоциональном накале, кажется на пределе человеческих возможностей. Возможно, кто-то не согласится с его неистовостью, но его искусство - живое, оно волнует и тревожит душу. Я думаю, Станиславский выкрикнул бы свое «Верю!» И это главное.
Постановка 1990 года все жива, старушка. Обветшала, полиняла. Отсутствие режиссера (в театре нет не только главного, но вообще - никакого) пагубно сказывается на спектакле.
В последние годы мы познакомились с Германом А. С. Сибирцева. Он привез его из Перми. Это певец высокой культуры, надежный, стабильно берущий все верхние ноты, но он и все другие персонажи работают как бы «на себя», ибо нет объединяющей их постановочной режиссерской идеи. Из спектакля уходит жизнь, а это значит - пора создавать новый или реанимировать этот. Но... - это уже другая тема.
Я главное внимание уделила Герману, центральному образу оперы. Но, конечно же, роль Графини в драматургии огромна. В истории театра были умные, талантливые певицы, актрисы, которые смогли в дряхлой «восьмидесятилетней карге» увидеть отблески красоты Московской Венеры; сумели сочетать величественность «кавалерственной» дамы, изысканность французских манер и беспомощность вечно брюзжащей старухи. И при этом еще сделать ее зловещим символом рока, воплощением зла. Редко кому удается создать такой сложный, многогранный образ. Чаще всего исполнительницы ограничивались какими-то внешними приемами, типа - трясущаяся голова, руки, согбенная спина, шаркающая походка. Трудно было согласиться с чернышовской «порхающей» старушкой, но, куда деваться - соглашались и П. Губская, и Г. Жукова. И при этом обеим удалось создать зловеще-впечатляющий образ Графини.
В многочисленной галерее «дам», от чопорно-надменных, до комически-забавных, конечно же неизгладимое впечатление произвела И. К. Архипова (19 апреля 1992 г.). В ней было все: величие, надменность, зловещая таинственность и какое-то непостижимое обаяние. Видимо, тому способствовал ее голос, такой богатый самыми разнообразными красками. И, конечно, внешняя «оболочка» образа - очень стильная, точная.
Лиза часто становится незаметной на фоне колоритных фигур Германа и Графини. Среди самых любимых самарцами исполнительниц этой партии (помимо упомянутых выше) были - знаменитая Оксана Петрусенко (1932-33 гг.), О. Н. Волох (1947), К. Ветышева, Е. Тенякова и др. В фестивалях «Ирина Архипова представляет» участвовала Наталья Дацко, блистательно исполнившая партию Лизы. Она сумела вывести ее из тени на первый план, не уступая ни в чем В. Пьявко. Свободно льющийся, роскошный голос, какого-то особенно мягкого грудного тембра, которым она владеет в совершенстве, помог создать обворожительный образ любящей, страдающей, сильной девушки.
Итак, «Пиковая дама» остается в афише театра во все времена «переломов», «перегибов», «перестроек». Время не властно над шедевром. В 1999 году, когда юбилейный ажиотаж в ознаменование 200-летия А. С. Пушкина достиг апогея, многие режиссеры возжелали вписать свои, конечно же, оригинальные страницы в историю сценической жизни «Пиковой дамы». Каждый на свой лад, трактовали они и Пушкина, и Чайковского. Главная цель новаторских изысканий - создать нечто ни на что не похожее. И изощрялись они в изобретательности и фантазии, перенося действие из психушки в преисподнюю. Герман все более и более деградировал. Каждая новая версия отличалась от предыдущей степенью тяжести его шизофрении. «Бабушку» то сажали в инвалидное кресло, то омолаживали до неприличия, то превращали в монстра 18 века, а то обряжали в больничный халат и вооружали стетоскопом. И в авангарде самых авангардных изысков - руководитель Геликон-оперы Д. Бертман, отметивший недавно десятилетие своего детища. Свое «credo» он провозгласил с голубого экрана на весь свет: театр должен развлекать! Людям надо дать возможность расслабиться, отвлечься от забот и «словить кайф"». Театр должен шокировать и поражать, а все эти бредни о театре-кафедре, театре ответов-на-вопросы «что делать?», «кто виноват?» - давно ушли в прошлое. Вот так откровенно, на весь мир, о самом важном! И это в то время, когда наша молодежь буквально захлебывается в море развлекательных программ по TV, в кино, когда и в книгах-то - одни детективы, эротика и «развлекаловка». Легкий жанр везде, как бы не перегрузить зрителя! Ведь на серьезные спектакли не пойдут. Да, скоро уже некому будет смотреть и слушать классику в подобающей ей постановке. Живи легче, живи веселее - вот девиз Бертмана и других идеологов поп-индустрии. А что же зрители? Одни идут получить шок (это, в основном «крутые», «толстые»), ведь они пресытились всем. Другие – «гурманы» от эстетики, не прочь вкусить чего-то остренького, с перчиком, экзотического, ну, например, типа ананаса с перцем и селедкой. Третьи идут, чтобы не отстать от времени и сказать всем, что вот увидали диво-дивное. Есть и такие, кто, просто ничего не понимая, идет побалдеть – «поржать»: «В психушке, да еще и поют! Надо же!» Но есть и очень «догадливые», которые сходу улавливают идею, так сказать, концепцию и восклицают: «Да это ведь мы с вами все в психушке, все - того, с приветом. А психушка-то - наше общество, наш дом родной». Вот и разгадан ребус режиссера. И получается не просто театр, а какая-то игра – «что бы это значило?»
А причем же тут музыка? Вот об этом как-то забывают авторы - создатели этих игрищ-загадок. И в оформлении - загадка. Зачем нужны банальные Канавки, Летние сады, какие-то там символы Петербурга? Все это - в музей. А в театре - черная и белая стены, вот и гадай зритель - что это? - добро и зло или еще что. Словом, театр абсурда. И во всем этом явно присутствует Мейерхольд, вернее, его тень. Б. А. Покровский как-то хорошо сказал о так называемом «новаторстве»: «Новаторство, если к нему специально стремиться, это бледный туман, который все равно рассеивается с наступлением ясной погоды». Хочется верить, что и над многострадальным созданием двух гениев когда-нибудь рассеется туман и станут видимы и набережная Невы, и Летний сад, и Германа выпустят, наконец, из сумасшедшего дома на свежий воздух Петербургских просторов.
Источник: журнал «Самарская Лука»
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Читательские комментарии
26 января 2009 10:20
Автор: Эрна Сэт В защиту «Пиковой дамы»
Прочел внимательно и вспомнил Ильфа: "Так иногда по ночам вдруг ни с того ни с сего горячо и хлопотливо принимается повествовать о чем-то унитаз". Цитирую по памяти, если что - пардон. Какая защита, кто нападает, что вообще происходит? Ничего ведь не происходит...
Боголюбов Александр, в прошлом театральный критик