30 марта 2010 09:26
Автор: Ольга Бирюкова (г. Йошкар-Ола, Марий Эл)
"Ох, умру я, умру я, похоронят меня..." (Зарисовка)
Немного о себе.
По образованию филолог, рука не поднимается сказать – языковед, но именно такая специализация указана в дипломе. Дело прошлое. По специальности работать не пришлось. Чудом попала в компьютерную фирму, где и работаю до сих пор. Считаю, что главное в человеке – широта мышления, великодушие и чувство юмора.
Впервые я подумала о смерти, когда мне было пять лет. Долго не могла принять сам факт ее существования. Потом смирилась. Ведь это будет очень не скоро. Казалось, ко мне и моим родным это не имеет отношения. Мысль о том, что человек внезапно смертен, почему-то никогда не приходила в голову. А поводов для этого в детстве было хоть отбавляй.
Все мое детство прошло в военном городке, потом его назвали поселок Солнечный. Лучше ничего и не придумаешь. Все родители, включая мам, в восемь утра уезжали на кунгах цвета хаки на работу.
- У тебя где родители работают?
- На десятке.
И всем было понятно, что служат на десятой площадке дивизии №…. Была еще шестерка, первая и шестнадцатая.
Возвращались в семь вечера. У нас существовал обычай – встречать родителей с работы. Шумная ватага детей от семи до тринадцати лет с обгрызенными от нетерпенья буханками свежего черного хлеба, купленного к ужину, каждый вечер собиралась на автобусной остановке и высматривала на дороге приближающиеся фары родительских кунгов.
- Едут! Ура! Родители везли с работы всякие вкусности: болгарские компоты- ассорти, томаты в собственном соку GLOBUS, венгерские пастеризованные огурчики. И это в эпоху тотального дефицита.
Мы были дети свободы. Как странно, это совсем не портило нас. Мы болтались все дни на улице с ключами на шее, чтоб не потерять, практически без присмотра. Бабушек и дедушек было мало, да и откуда им было взяться, если родители съехались со всех концов СССР. Вернее из тех мест, где были базы ракетных войск стратегического назначения. Поэтому и фамилии у нас в школе поражали разнообразием.
Говорят, что инстинкт самосохранения усиливается с возрастом, видимо, когда нам было по 5-6 лет, он просто отсутствовал. Наша любимая игра заключалась в том, чтобы спрятаться в кустах около дороги, по которой ходили рейсовые автобусы в город, сидеть и ждать приближения какого-либо транспорта, потом внезапно выскочить и перебежать дорогу. Чем ближе будет автобус, тем лучше. Победит тот, кто сделает это на минимальном расстоянии. Я хотела выиграть, затаилась в кустах и выбежала перед автобусом, когда расстояние сократилось метров до пяти. Бледный, наверное, поседевший водитель успел затормозить, выскочил из кабины, кинулся в мою сторону и так отругал и отшлепал меня, что играть в эти игры больше никто не осмеливался.
Не стало автобуса, мы придумали новую игру. За больницей появился долгострой. Непонятное двухэтажное здание из белого кирпича, никем не охраняемое и очень притягательное для детворы всех возрастов. Нужно было пройти по недостроенной стене шириной в полкирпича на высоте второго этажа по периметру здания. При падении вниз нас ждали куски арматуры, голый бетонный пол и еще много пугающих вещей. Прошли все. До сих пор думаю, что у нас на плече сидел не один ангел-хранитель, а два, как минимум. Да что там стена! Вот тарзанка - это было круто.
За поселком в лесу был глубокий овраг с мощными дубами по краям. Кто-то придумал привязать к ветке одного из них веревку и перелетать на ней на другой край. Участвовали только мальчишки. Было весело, ребята постарше перелетали легко, с шиком, пока один девятилетний не сорвался и не грохнулся вниз на бревна и коряги. Мы замерли, а он лежал неподвижно с неестественно изогнутой левой ногой. Его старший брат побежал в поселок к матери. Она (редкое исключение) работала в столовой и никуда не уезжала по утрам. А он все лежал и лежал, потерял сознание и ни на что не реагировал. Открытый перелом бедра со смещением, три недели на вытяжке в районной больнице и три месяца заживления – таков результат полета. Легендарный дуб срубил его отец на следующий день, про тарзанку забыли. Шрамы от спицы, протыкающей кость, остались на всю жизнь. Откуда я это знаю? Да просто это был мой муж. Почему-то девчонки, выросшие в военном городке, не могли представить себе мужем кого другого, не из наших. И, конечно, он тоже стал ракетчиком.
Настоящее дыхание смерти коснулось меня в восемь лет – умер мой отец. Ему был 31 год и у него был рак головного мозга. До этого о раке мы знали мало, с подружкой как-то рисовали на тему «как я представляю себе рак». Она нарисовала размазню в виде растекшейся кляксы, а я паука с изогнутыми, как фашистская свастика, мохнатыми лапами. Мне казалось, что правда на моей стороне, Ленка настаивала на своей кляксе. Успокоились, когда придумали новую игру «Что ты выбираешь?».
-Вот что ты выбираешь: быть самой красивой на свете, прожить сорок лет и умереть от рака, или уродиной всю жизнь до девяносто лет? Сорокалетний рубеж казался достаточным, чтобы успеть пожить в свое удовольствие. Ленка была каверзней в своих фантазиях:
- А ты вот, что выберешь: быть самой богатой, красивой и никогда не болеть, но твоя мама или папа умрут от рака? Я выбирала, конечно, чтоб жили.
В жизни выбирали не мы. Через год отцу настойчиво предложили операцию, и он умер, находясь в наркозе.
Сначала от меня скрывали его смерть, потом, когда я узнала, уже прошло время, и все было как в тумане, слез не было, я все ждала – вот сейчас почувствую невыносимое горе, но чувство не приходило. Сполна оно пришло к его родителям - моим бабушке и дедушке. Умер он в другом городе, на своей малой родине, хоронили его там же. Мать уехала одна, а меня оставила в больнице. А где же еще? Нянь не было, бабушек тоже. Вот в больнице я и коротала время, угадывая, почему меня положили и что у меня за болезнь, если я ее не чувствую. В больнице было весело и уютно, меня не кололи, как остальных, разрешали сидеть в кабинете у врачей и слушать их разговоры. Наверное, они знали про смерть отца и жалели меня. Эмоции выплеснулись через месяц, когда повесился дядя Толя Р., говорили – пил много. Мы побежали в заброшенные гаражи с высокими потолками (для грузовиков) смотреть, как он висит. Тут меня прорвало. Я ревела и не могла остановиться, не понимая, почему вспомнился отец, но все-таки не в нем было дело. Все дело было в том, что я это увидела. Увидеть смерть воочию было сильное впечатление. Наверное, поэтому не советуют смотреть на трупы, особенно, детей. Когда увидишь – картинка стоит перед глазами во всех деталях. Не надо просить показывать.
Его мать все-таки настояла и ей показали. Сергей был нашим одноклассником. Высокий, полноватый, яркая, хорошо очерченная верхняя губа и чуть надутая нижняя, голубые глаза, темно-русые волосы, прямой нос, благородное лицо. Влюбчивый увлекающийся, писал стихи, заразительно смеялся, учился на тройки, но глупым его не считали. Скорее ленивым. С фамилией тоже были свои нюансы. Официально она звучала как Курсаков, но в старинном евангелии, подаренном его родственникам, значилось «в подарок Корсаковым». Думаю, без каких-нибудь дворянских предков не обошлось. Сережка был классный, но…как бы сказать, девчонки в таких не влюбляются. Слишком мягкий, а может, слишком добрый…да сейчас уже не важно. В Краснодарское военное училище поступил со второго раза. Год до этого после школы временно проучился в местном политехе и работал где-то на заводе. На все заработанные деньги взял и подарил мне на крещение серебряное кольцо с камнем. Пыталась отказаться, да какой там.
-Не возьмешь – выкину…
И выкинул бы – не сомневалась нисколько. Стихи писал – плакала, но не любила.
На пятом курсе училища, в марте, шел по мосту реки Кубань с девушкой, откуда-то возвращались, была ли там любовь или что-то другое, теперь уже не узнаем. О чем-то они поспорили, говорили, она его взяла «на слабо».
-А слабо ради девушки с моста прыгнуть?
Или что-то в этом роде, ходили разные легенды, но факт был один. Он прыгнул вниз в холодную мартовскую воду разлившейся Кубани. Река разлилась настолько, что покрыла собой бетонные сваи, по непонятной причине вбитые в дно реки. Может когда-то хотели новый мост строить, но как обычно бросили и забыли. Был вечер, вода казалась темной однородной массой, он ничего не увидел и прыгнул. Левую половину черепа снесло. Домой его привезли в цинковом гробу. Собрались все одноклассники. Было жутко. В феврале приезжал на каникулы, а 19 марта погиб. Я стояла у него в квартире рядом с гробом, смотрела на мать на потерянного отца, состарившегося и поседевшего, плакала. Но ожидаемое чувство опять не приходило, как и с отцом. Почему? Не было такого: «горе пронзило ее насквозь, подкосились ноги». Жалко друга, в душе щемит, но горя-то нет. И реветь в голос я никогда не могла, впрочем, как и смеяться. Как будто в детском доме выросла. Не могла плакать и при матери, никогда.
Потом была смерть бабушки, любимой тети, сестры отца в его родном городе и прабабушки Насти. И опять то же самое. Любила всех очень, жалко до безумия, но как будто ждешь чего-то, а оно не приходит. А может, это и есть горе, просто по описаниям других людей я все время представляла что-то грандиозное, чтобы сердце вдребезги и с ног падать. А оно вот такое тихое. Ведь мы все разные и горе у всех разное. Это как головокружение. У каждого свое. Лет в шесть меня терзали подобные вопросы.
-Объясните мне, как это – голова кружится?
-Вот будет у тебя, сразу поймешь. Как будто головой вниз в яму падаешь.
-Не, это когда все вокруг как бы плывет и кружится, как карусель.
Мама с тетей Светой пытались мне объяснить. Меня их описания не устраивали. Я думала: «А вдруг у меня уже было это дурацкое головокружение, но не как у вас, и я не поняла, что это оно, и как понять сильное или слабое, если не с чем сравнивать?»
Подобные вопросы мучили меня все детство. Я никогда не могла разобраться во множестве неопределенных вещей. Сомнение – вот была моя аксиома. Больно проколоть уши или нет? Все девчонки, кому уже прокололи, говорили, что нет. Но я же видела, что сами они корчились от боли, когда моя мама протыкала их мочку иголкой с ниткой, подложив с другой стороны корку хлеба. Вот когда мне будут прокалывать уши, я запомню ощущения и буду честно отвечать на вопрос: больно или нет. Было больно. Но тут же встал другой вопрос: больно так же, как им, или больнее? Если так же, почему они врали? Так было принято. Сначала мучаются, а потом со счастливыми лицами всем рассказывают, что «ни капельки» не больно. В этом я видела хитрую женскую месть. Специально усыплять бдительность окружающих, чтобы им потом также плохо было. Зато еще в детстве сделала вывод: никогда не слушать советы подруг, а заодно и всех остальных.
- Лучшая подружка – это подушка, запомни!
Бабушка учила меня уму-разуму. Мы сидели на кухне, я слушала ее деревенские романсы, былички и истории про лешаков, которые были «на самом деле».
- Ох, умру я, умру я, похоронят меня,
И никто не узнает, где могилка моя.
И никто не узнает, и никто не придет,
Только раннею весною соловей пропоет.
Пропоет и просвищет и опять улетит,
А моя скромна могилка одиноко стоит.
- Бабушка, не пой так. Я приду, я буду каждый день приходить.
- Да у тебя свои дела будут…каждый день…не надо.
Она все знала, конечно, она была права. Хорошо, если раз в год получается.
В течение десяти-пятнадцати лет после школы прошла целая череда смертей одноклассников. Валерку В. нашли в сгоревшей машине, на которой он таксовал, Сережку В. зарезал местный лесник, что-то не поделивший в пьяной драке с другим мужиком, на защиту которого и выскочил на свою голову Сергей, Сережка С. повесился…
Много лет спустя были похороны одноклассницы. Она задохнулась вместе с любовником в гараже. Были немного пьяны, не заметили, как уснули, двигатель машины работал, отравление выхлопными газами. Их нашли уже утром с посиневшими ноздрями. У нее остался муж и восьмилетний сын, у него жена с двумя детьми, младший только что родился. Как ни странно, обстоятельства их смерти не обсуждались даже самыми болтливыми одноклассницами. Все чувствовали: ничего не надо говорить. Лена К. училась в параллельном классе, на похоронах присутствовали все: и ашки и бэшки. На мужа было жалко смотреть, он все время что-то пил и курил, говорили, что его специально поят, чтобы не натворил чего. Раздражали старухи со своими причитаниями: все там будем, ей сейчас уже хорошо, успокойся, Сергей, не ты первый, не ты последний, какая молодая, сына-то, сына, как жалко…Откуда на похоронах всегда столько старух? Похороны для них – это почти как увлекательное мероприятие. Мало, где они чувствовали себя на коне и могли шикать на молодежь. Похороны были их стихией. Бабушки знали обряд. Они здесь правили бал и задавали моду. Причем к вере (настоящей, не показной вере) это не имело отношения. Наши похороны строятся на суевериях.
- В левую руку свечку положили? А иконку? В платочке, да… Да, и по краям гроба свечки. Как не надо? Обязательно. Две в головах и две в ногах. На лоб молитву.
Не важно, верил ты в бога или нет, или вообще был атеистом и хотел, чтобы на твоих похоронах звучали песни «Крематория». Все наши похороны пройдут по одному сценарию. Если, конечно, вы не олигарх и не селебрити. Вот он.
Тело обмоют и оденут в чистое. Похоронят обязательно на третий день. До этого гроб будет стоять в квартире посреди самой большой комнаты на двух табуретках. Может, даже будут читать молитвы две знакомые бабушки всю ночь по очереди. В комнате завесят платками и простынями все зеркала, телевизор, портреты и даже стеклянные двери в некоторых случаях. Чтобы блуждающая девять дней душа не увидела свое отражение и не испугалась. Около окна на столике поставят стакан воды, накрытый сверху куском хлеба, икону, зажгут свечку, достанут твою фотографию, которую сам ты терпеть не мог, и сделают из нее портрет. Перевязанный черной лентой, его поставят рядом с цветами (если повезет – живыми). В это время на кухне все уже варится и парится, если поминки решили делать дома.
Все приходящие будут подходить к гробу и прощаться. Причем женщины обязательно в платках. Прощаться надо тоже уметь: сначала подойти к покойнику, положить свою руку на его, подумать о своем, потом наклониться и поцеловать его в лоб, можно еще положить в гроб цветы. Обойти вокруг гроба, перекреститься и положить денег (сколько можешь) в специальную тарелочку при выходе из комнаты. Потом какая-нибудь знающая похоронный этикет родственница подарит тебе две дешевые конфетки и китайский носовой платок или подобное же маленькое полотенце. На память о покойном. Между двенадцатью и часом дня начнется вынос тела. Сначала пойдут знакомые с безвкусными бумажными венками с лентами «от коллег», «от друзей» и еще от кого-нибудь. Пока идут, обсудят, как сейчас венки подорожали.
- Вот за эту витую проволоку с бумажками отдали семьсот рублей, там еще и за восемьсот были и за тысячу!
Потом четверо мужиков, желательно, не близких родственников, а, как правило, вообще людей посторонних, вынесут гроб, крышка от гроба весь день будет пугать детей около подъезда. Сосновый гроб, скорее всего, будет обтянут бардовым или темно-синим плюшем, или чем-то типа атласа, внутри задрапирован в плиссе белой тканью. Все это будет выглядеть достаточно топорно, но зато по средствам, а потом, мертвому ведь все равно. Покойника вынесут ногами вперед и положат гроб еще раз на табуретки уже около подъезда, чтобы попрощались те, кто не был в квартире. Потом пронесут немного и загрузят в автобус, и все, кто едет на кладбище – сядут рядом. Кому не хватило места в автобусе, поедут на машинах. Дорожку до автобуса слегка подметут еловыми лапами, их тоже погрузят вместе с гробом, а потом водрузят на могилу.
Место на кладбище уже готово. Рядом с вами уже будет могилка какого-нибудь близкого родственника, умершего раньше и «застолбившего» тем самым место для всей семьи. Ограду сразу делают большую, «на всех», чтоб всем вместе, рядом… Потом тут же оборудуют маленький столик и скамеечку, посадят березку или там рябину какую-нибудь, кто как любил.
Моя мама любила поговорить на эти темы. Сейчас уже не пытается (я сразу перечисляю наизусть все ее предпочтения). Сначала я пыталась как-то уйти от этих разговоров: «Мам, перестань, какая могила, о чем ты?» Но нельзя было остановить процесс наслаждения… обсуждать собственную смерть.
- Мне посади ромашки садовые, очень их люблю, сирень и лук…
- Лук зачем?
- Моя жизнь была горькой, как лук…
О, боже, дай мне силы. Когда я училась в десятом классе, она купила пять метров ярко-красного, очень модного плюша. Сомнений не было – мне на костюм. Я уже напевала: «Ксюш, ксюш, ксюша, юбочка из плюша…»
- Только почему так много?
- Мне на гроб в самый раз.
-???
- А что, вы же не позаботитесь о матери, похороните как собаку.
С тех пор прошло двадцать лет – плюш все лежит.
Могилку выроют так, чтобы покойный лежал головой на запад. Иногда на дне делают еще одно углубление, поменьше, чем основная яма. На края этой маленькой ямы положат доски, а уже на них гроб и сверху также доски, потом уже будут засыпать землей. Чтобы между гробом и землей был воздушный зазор, для чего не знаю. Наверное, чтобы избежать соприкосновения и быстрого разрушения дерева, хотя ведь результат все равно один. До того, как опустить гроб, в яму должен спуститься человек и окурить углы ладаном в жестяной баночке, потом там ее и оставить. Но это не всегда.
Родственники подойдут первыми и бросят на крышку три горсти земли, за ними и все остальные. Потом бригада копальщиков быстро забросает яму землей. Земли окажется на удивление много, так много, что будет казаться: ну все, хватит, гора уже выросла, больше не надо кидать. А они все кидают и кидают, лопату за лопатой. Земля уже рассыпается по сторонам, комочки скатываются в разные стороны. По бокам пристроят доски, в ноги – крест, горку земли похлопают лопатами, укроют еловыми ветками, «красиво» расставят венки, постоят, помолчат… и поедут домой.
Вы думаете все? А поминки? Без поминок никак нельзя. Неужели забыли: хоронили тещу, порвали два баяна?
Пока все прощаются с усопшим на кладбище, дома кипит бурная деятельность. По одному принятому у нас иезуитскому обычаю нужно подмести и помыть все полы в доме. Ладно, в доме я согласна, но в подъезде? Одна моя подруга мыла все лестницы и пролеты с девятого по первый этажи. Так принято. Кем, когда? Не важно. Бабушки сказали – надо мыть, и не отвертишься. Моешь, конечно, поверхностно, не меняя воды, но успеваешь основательно упариться за это время. Воду, оставшуюся после мытья, надо непременно вылить на угол или на куст, где никто не ходит. Вот и носишься с этим тазиком по двору, не важно - летом или зимой. Половую тряпку надо постелить у входа в подъезд. В это время на кухне уже томится в десятилитровой кастрюле гороховый суп или куриная лапша, а лучше, чтобы было всего по три: три перемены всех блюд. Три первых блюда, три вторых, три вида закусок. Каждому понемногу, по чуть-чуть. Обязательно рыба, можно в кляре, курица. Блины с медом, круто сваренный рис с изюмом – кутья. И конечно, кисель. Куда ж без киселя? Овсяный, бело-серого цвета, застывший холодной, абсолютно безвкусной, без соли и сахара, массой.
- Я не буду кисель.
- Как не будешь?! Надо! Ты что! Ты же на поминках.
- Девочки, передавайте всем кисель по кругу, нельзя, чтоб он оставался… Во-о-от, каждый по ложечке съест и хорошо.
Чего хорошо? Кому хорошо? Бабке, наверное, хорошо, которая это готовила, рада, что все съели.
Около подъезда приехавших с кладбища уже встречают две, три дальние родственницы или знакомые. Надо помыть руки. Воду черпают ковшиком из ведра, льют на землю, предлагают мыло и полотенце. Почему нельзя сделать это дома под краном? Ответ вы уже знаете: так положено.
Родственники проходят в комнату, стол уже накрыт, но все не умещаются, поминают в два, а то и в три захода. Первая партия все никак не садится за стол, стесняются. А вдруг подумают, что они есть сюда пришли (или, упаси господи, пить). Стульев мало, поэтому почти на всех поминках фигурирует широкая толстая доска, положенная по краям на два стула и накрытая старым покрывалом. Откуда берутся эти доски, я не знаю. Не специально же их покупают для поминок. Наверное, у кого-то из соседей стоит с прошлых похорон. Не дай бог, выкинуть, нужно потом унести в подвал или на балкон на хранение до следующего раза.
Ну вот, наконец-то все расселись. Потихоньку наливают водку в маленькие рюмочки. Спиртное на поминках – отдельная тема. Вроде бы как не положено, церковь осуждает, а в то же время, как без нее. Опять же, если дело зимой, то без этого никак. Мужики напрягались, устали и замерзли.
Когда покойника отпевают в церкви или в маленьких поселках в молельном доме, православный батюшка никогда не упустит случая прочитать всем присутствующим проповедь. А то в другой раз ведь никого в церковь не заманишь.
- Поминки с водкой – поминки с дьяволом. Ваша задача сейчас не водку пить, а молиться, только так вы еще можете помочь покойному, ведь сам себе он уже помочь не может.
Ну, мне-то как раз кажется, что ему уже никто не в силах помочь.
Тем временем водка незаметно разлита. Ну, не чокаясь. Пьют все, даже старухи. Говорить речи за нашими столами не принято. Разве что, кто-нибудь обронит фразу: «Пусть земля ему будет пухом». Закусить сначала обязательно блином с медом, потом уже всем остальным. Вот уже и вторая рюмка наполнена, а потом и третья. Люди становятся словоохотливее, веселее, напряжение отпускает. Потекли разговоры о жизни, воспоминания, кое-где уже и смех.
- А что? Покойный сам был человек веселый. Он бы только порадовался за нас.
Вот и все. Бабушки расходятся, благодарят.
- Хорошо все было, молодцы девочки. И по правилам.
Это значит все сделано так, как старые советовали. А если у тебя на данный счет свое мнение – помалкивай.
- На моих похоронах, чтоб никакой кутьи и киселя, никакого мытья подъездов и плакальщиц. Белые живые лилии, моя любимая музыка и фуршет, - я пыталась поговорить с мужем на отвлеченные темы.
- Ага, сейчас. От нас ничего не зависит. Бабушки все решат и сделают в «лучшем виде».
Плакать хочется…
•
Отправить свой коментарий к материалу »
Комментарии: