28 апреля 2008 12:23
Автор: Борис Кожин, Светлана Внукова
СЛОВО В ЭФИРЕ
Сначала – анекдот. Еврейская семья. Муж говорит о своей жене: «Моя Роза говорит-таки быстро, как и с курьерским. Я прямо не успеваю за ней со своим ухом».
Анекдот этот имеет прямое отношение к тем, кто встает сегодня к микрофону.
Мы в море, в океане информации. Информации столько, что мозг не может всю ее перемолоть. Шутят: «Включил телевизор – там говорят. Включил радио – там тоже говорят!» – «А ты включи холодильник. Пробовал?»
Информации – море. Мы слушаем, и слушаем, и слушаем... Слушаем и часто не можем понять, осмыслить того, что нам говорят, а точнее, проговаривают.
Вот уже много лет, начиная, наверное, с 1985 года, наше телевидение и наше радио очень успешно, в кавычках – отказываются от услуг человека, который совершенно необходим и радио, и телевидению. От диктора. Теперь все – ведущие. Буквально все. Дикторов – раз, два и обчелся. Ну нет дикторов! Нет, они нам не нужны. У нас все – ведущие... Ведущих-то много, а вот ответственности все меньше и меньше. Ответственности, которую должен чувствовать человек, берущий в руки микрофон или вешающий его в петличку. Даже если его слушает не страна, а одно маленькое село. Он ответственен перед всеми, кто включил репродуктор или сел перед телевизором. Ответственность – обязательно. И обязательно – абсолютная грамотность. Абсолютная! И свободное владение языком, на котором идет передача. Литературным языком. Это совершенно необходимо. Мы простим прохожему на улице, если он неправильно произнес, ошибся в ударении или в языковой конструкции. Если, говоря, он торопится. Простим. Но мы не должны прощать это тому, кто ведет радио- или телевизионную передачу. Ни в коем случае!
Юрий Левитан… Страна замирала, когда к микрофону в годы войны подходил Юрий Борисович Левитан. Он был абсолютно грамотным человеком. Не имея филологического образования. Он был генно грамотным человеком. Он был абсолютно грамотным от рождения.
Грамотный человек у микрофона – это человек, не только хорошо знающий язык, на котором говорит. Это человек, у которого нет дефектов речи, который умеет правильно дышать у микрофона, умеет не захлебываться словами. Человек, у которого... ум струится из самой речи.
Михаил Светлов (поэт, автор «Гренады», «Каховки»…) как-то сказал Левитану: «Юра, когда ты умрешь, твое горло отдадут в институт мозга». Вот что такое диктор.
Ольга Высоцкая. Женский голос у микрофона.
Слушать Ольгу Высоцкую было одно удовольствие. Когда по радио объявляли: «Последние известия. У микрофона – Ольга Высоцкая», все прибавляли громкость: «Ольга Высоцкая? Будем слушать». Не имеет значения, что она говорила. Не имеет! Слушали из одного удовольствия. Удовольствием было слушать Высоцкую. Удовольствием было слушать Левитана, Расторгуева, Шумакова...
Эти люди прекрасно знали русский язык. Прекрасно знали и не переставали совершенствоваться в своих знаниях. Совершенствоваться в орфоэпии (правильное произношение, правильное произношение – прежде всего), в орфографии, хотя орфография (правописание), казалось бы, им была не нужна. Они все время занимались дыхательной гимнастикой, все время внимательнейшим образом следили за своей интонацией. Они очень боялись, что из того, что они говорят, что-то будет не расслышано, не так понято. Они необыкновенно дорожили и необыкновенно гордились своей профессией диктора.
Ольга Высоцкая в Самаре была. Во время войны. Она и здесь работала на радио – радиокомитет во время войны был в здании, где сейчас облкинопрокат и департамент культуры, рядом с Домом связи, на Красноармейской. Приезжал к нам и Левитан. Но не во время войны. В 53-м году он выступал в филармонии.
Высоцкая и Левитан были у нас, а мне доводилось бывать там, где Левитан и Высоцкая работали в Москве. Комната, из которой они выходили в дикторскую, вот так вот вся, кругом, по стенкам была увешана листками, на которых было много всяких существительных с ударениями. Например, «творог», например, «тоннель». Например, «ноль». Зачем нужны им были эти слова? Неужели трудно запомнить таким мастерам, как Левитан или, скажем, Ольга Высоцкая, что надо говорить «творог»? «Нет, можно говорить и «творог», – говорит нам орфоэпический словарь. Можно говорить «нуль», можно говорить «туннель»... «Доп.» – допускается, второй вариант.
Никаких вторых вариантов на нашем радио не было. Только один – первый! Только «творог», только «ноль», только «тоннель». И все это по стенкам. Чтобы не забыть, не опуститься (опуститься!) до второго варианта. Вот как надо работать! Гроссмейстерски! Чтобы на том нашем московском радио прозвучало «мышление» вместо «мышление»? Чтобы на нашем, на том нашем московском радио сказали «мое кофе» вместо «мой»? Никогда в жизни! Сейчас говорят и на радио. И даже узаконено. Орфоэпический словарь, несколько лет назад выпущенный издательством «Русский язык», допускает «кофе» среднего рода. И «мышление» допускает...
Анекдот по поводу. МГУ, филфак, перерыв, и все студенты бегут бутерброд взять, кофе выпить, и все говорят: «Одно кофе, одно кофе». Необъятная такая буфетчица студентов стыдит: «Одно кофе, одно кофе, а еще литераторы! Надо говорить: «Один кофе». Кофе – мужского рода». Но подбегают другие студенты и опять: «Одно кофе, одно кофе». И вдруг подходит южный человек и просит: «Один кофе». Буфетчица говорит: «Вот, ему надо было из Тбилиси сюда приехать, чтобы вас поучить правильно говорить». А он продолжает: «И один булка».
Итак, только – «мой кофе», только – «мышление», только – «тоннель». Никаких вторых вариантов!
Сегодня ничего подобного нет. Ничего подобного! Рухнула вот эта высоченная культура. Культура, на которую ориентировались. Когда в нашем пединституте, когда во всех пединститутах на филологических факультетах на лекциях по русскому языку говорили, как следует произносить то или иное слово, то непременно ссылались на дикторов центрального телевидения и радио. Они были эталоном. Ошибок они не допускали.
«Последние известия». Диктор, который должен был читать очередные «Последние известия» (дикторы работали посменно), на студию всегда приходил за час до выпуска. Всегда. Зачем? А вот зачем. За час до выпуска редактор приносит диктору первый вариант текста, который должен быть прочитан. Диктор читает этот текст, редактор не отходит, сидит рядом в ожидании вопросов. Иногда их не бывает. Но, бывает, и возникают. Например. «Посол Ирана в Советском Союзе шах Ибн Али... шах Ибн Али или шах Ибн Али? В прошлый раз читали шах Ибн Али». – «Одну минуточку», – говорит редактор и звонит в посольство атташе по культурным связям. Тот сидит обязательно у телефона: ночные «Последние известия» идут по всему Советскому Союзу. «Как произносим ударение в фамилии вашего посла?» – «Али». Диктор ставит: «Али».
Гамаль Абдель Насер. Или Насер? (президент Египта). «Я всегда читал Насер», – говорит диктор. «Одну минуточку», – говорит редактор и звонит атташе по культурным связям Египта. Тоже сидит и ждет! Может быть звонок с центрального радио... «По уточненным данным, не Насер, а Насер», – говорит после звонка редактор диктору. Тот ставит ударение в тексте и на стенке, где есть и фамилии известных политических деятелей, поправляет.
«Я слышал, вчера по московскому радио сказали: «Насер». – «Насер? По центральному радио? Ну, значит, Насер». Спорить невозможно! Ошибок центральное радио не допускает. Вот что такое ответственность человека у микрофона.
Москва. На Центральной студии документальных фильмов – прекрасный диктор Выгодский, и в 1961 году студия Министерства энергетики и электрификации (она тогда находилась в Самаре, и я там работал) предлагает ему работу. В 1961 году, при Хрущеве, произошла реформа. Денежная. А так как в технико-пропагандистских фильмах, которыми вот эта самая студия занималась, очень много денежных выкладок, то фильмы, которые были сняты, стали нуждаться в поправке. Ну, чтобы фильм мог демонстрироваться и после реформы. И вот Рувиму Выгодскому сказали, что надо перечитать несколько фильмов. Фильмов так... тридцать. «За недельку, – сказали, – мы их перечитаем». Он согласился – заработок, и немаленький. Приехал, мы переделывали с помощью финансистов тексты, он читал... Два дня проработал и вдруг говорит: «Я дурак! Я последний дурак! Я совсем забыл – мне нужно быть в Москве. Завтра, в четверг». – «Зачем?» – «Да, видите ли, я по четвергам занимаюсь с одной специалисткой. Это старая женщина, она меня учит орфоэпии. Я прихожу к ней домой, и по три часа мы с ней работаем. Уже лет десять, каждый четверг».
Рувим Выгодский, выдающийся диктор Центральной студии документальных фильмов, знаток русского языка редкий, гроссмейстер…
«Это обязательно?» – «Обидится – я никогда не пропускаю занятия. Я за свой счет съезжу в Москву, побываю у нее и вернусь».
Вот отношение к своей квалификации! Человек, который мог сотням людей преподавать орфоэпию русскую, русский язык, ездит по четвергам в орфоэпии совершенствоваться.
«Вы ей платите?» – «Ну, разумеется. Она со мной занимается индивидуально. Понимаете, надо держать себя в струне. Я не позволяю себе расхолаживаться».
Вот этого сегодня не понимают ни на радио, ни на телевидении. Хороший диктор – штучный товар. Проинформировать, просто проинформировать нисколько не легче, чем прокомментировать. Нисколько не легче. Проинформировать так, чтоб ты был понят, чтобы тебя слушали, чтобы громкость прибавляли, когда ты появляешься в эфире.
Что сегодня происходит?
Программа «Время», программа «Вести». Это информационные программы. И дело диктора, а совсем не ведущего проинформировать нас о том, что происходит в стране и мире. И не больше. Но грамотно, толково, ясно, понятно, вдумчиво, умело. Проинформировать.
Точка зрения диктора на происходящее... Все, что я говорю, это, конечно, субъективно, но мне кажется, что я прав. Так вот, дикторская точка зрения на происходящее в информационной программе не интересует никого. Как не интересует точка зрения на погоду того, кто на радио и телевидении о ней рассказывает. Температура в Самаре минус 20 градусов. Северо-западный ветер. Хорошо это, по-твоему, или плохо, никого не волнует. Проинформируй, чтоб я северо-западный ветер не перепутал с юго-восточным и не надел плащ вместо пальто, и большое тебе спасибо. Но сегодня этого нет. Сообщают, ошибаясь, торопясь, и начинают комментировать. Они же ведущие. Но ведущие ли? Ой, нет. Ведущий – это не диктор. Это совсем другая работа. Совсем другая. Это другое мышление, это другая голова, это другое дыхание. Другое восприятие мира. Ведущего днем с огнем не найдешь. Ведущих можно по пальцам пересчитать... Ну вот, например, воскресная передача «Пока все дома». Прекрасный ведущий – Кизяков. Парень изумительный и ведущий прекрасный. Ведущий, а не диктор. Дроздов. Николай Дроздов. «В мире животных». Изумительный ведущий. Соловьев. Владимир Соловьев. «К барьеру», по четвергам на НТВ ведет. И есть еще одна у него передача «Воскресный вечер с Соловьевым». А «Непутевые заметки» Крылова? Какая прелесть! Это все замечательные ведущие. А дикторами смогут они работать? Не смогут, это другая работа. Но сегодня у нас на радио и телевидении думают иначе. Сегодня у нас всякий мнит себя ведущим. Например, Екатерина Андреева. Не перевариваю! Может себе позволить сказать: «А вот сейчас мы спросим академика Иванова, что он думает о том, что случилось в Беслане?» Человек излагает свои мысли, она его перебивает. «А я, – говорит, – считаю, что вы не правы!» Да мне наплевать, что считает Екатерина Андреева. Академик – специалист по Северному Кавказу. Он в Беслане прожил не один десяток лет. Нам его мнение интересно. А твоя задача – четко назвать фамилию, ученую степень, должность и не больше. На мой, взгляд. И никакого кокетства! Андреева кокетлива необыкновенно. Обратите внимание, как она произносит концовки слов. Какие паузы делает! Может допускать ошибки. Редко, правда. Но может.
...Я однажды сказал диктору нашему, самарскому... Она теперь не работает. Наталья Дмитриева. Уникальный диктор. Я говорю: «Наташ, какая же ты умница. Я вот за тобой десятки лет слежу – ну совершенно никаких ошибок. Поехала бы ты в Москву, поучила бы сегодняшних дикторов». Она говорит: «Ну, на радио-то еще ничего, а вот что касается телевизионных, то я тебе вот что скажу... Ты понимаешь, они очень много внимания уделяют тому, как выглядят. Тому, какая на них кофточка, какая у них прическа. А надо бы все силы бросить знаешь на что?» Я говорю: «Знаю, надо читать и читать орфоэпический словарь». – «Вот. А у них все внимание – на кофточку. Отсюда и ошибки. Их не переучишь», – сказала Наталья Дмитриева.
Самарские дикторы... Волей небес получилось, что я дружил со многими. Многие годы. Работа на студии кинохроники, на студии Министерства энергетики и электрификации способствовала такой дружбе. Дружил и скажу: «Самаре очень везло с дикторами. Очень. Телевидению нет, на мой взгляд, а радио везло».
Дикторы на самарском радио были прекрасные. Ну, например, Овсянников и Дужникова. Безошибочно работали у микрофона. Безошибочно работал у микрофона Борис Гинзбург. Нет его уже, умер в 1987 году. Сердце больное. Отказало. Прекрасный диктор. Без филологического образования. Диктор от Бога. Диктором Гинзбург был талантливым, а человеком… Потрясающе мнительным был человеком. В этом смысле он был похож на Свойского, по моему мнению. Вечно ему казалось, что у него что-то не то с горлом, и вечно он ходил с этим своим горлом по врачам. Мнительность его распространялась и на профессию. Как-то вдруг ко мне приходит и говорит: «Хочу с тобой посоветоваться. Сказали, что мне надо подать документы на диктора высшей категории. Но, знаешь ли, я не уверен, что получу. Как думаешь, стоит ехать?»
Вторую и первую квалификационную категорию дикторы могли получить в областном центре. Наши – в Самаре. Гинзбург и работал в Самаре. Сам он из Пензы – Самара его переманила. Переманила и дала первую категорию. А вот высшую категорию дикторскую давала только Москва. Каким образом? А вот каким. На центральном радио был совет дикторов, который занимался не только тем, что давал высшую категорию периферийным дикторам. Много у совета было разной другой работы. Но мы сейчас говорим именно о той, что связана с присвоением категорий. Так вот, приезжал к членам совета периферийный диктор и давал им кассеты с записями передач, которые вел. Слушали записи не все, слушал кто-то один. Слушал и на совете говорил: «Предлагаю высшую категорию присвоить». Или: «Предлагаю не присваивать». С ним всегда соглашались – настолько авторитетные люди были в этом совете.
«Ну, как, по-твоему – присвоят? – спрашивал меня Гинзбург. – Я прямо работать не могу, до того не уверен». – «Да, успокойся, – говорю, – ты прекрасный диктор. Запиши передачи, отвези. Присвоят.»
Уехал. Приезжает через пять дней, довольный: «У меня – высшая категория!» И рассказывает, как было дело.
«Записал я, – рассказывает, – несколько кассет, приехал, мне говорят: «Георгий Шумаков, Борис Ефимович, будет слушать ваши кассеты». Шумаков: «У вас есть где остановиться в Москве? Погуляйте три дня». Через три дня прихожу, он говорит: «Ну, Борис Ефимович, у вас высшая категория. У вас там – полный порядок. Вы просто – молодец, все прекрасно, но одну вещь я хочу вам сказать. На совете не буду говорить, потому что единственная ошибка, единственная (на кассетах пять часов), а вам про нее скажу.
Борис Ефимович, вы ведь из Куйбышева?» – «Да». – «А Куйбышевская область большая?» – «Три миллиона жителей». – «Три миллиона... Вы в семь утра начинаете вещать?» – «В семь утра». – «Ну, вот давайте мы с вами прикинем. Если вы каждый день в семь утра выходите к микрофону, то приблизительно сколько человек вас слушают? Ну, давайте младенцев вычтем, вычтем тех, у кого радио нет... Думаю, полмиллиона все-таки слушают». «Я, – говорит Гинзбург, – соглашаюсь: «Слушают». – «Ну вот, видите – полмиллиона. Полмиллиона слушали вас в семь утра и первого марта, судя по передаче, которую вы для нас записали. Ошибку я в ней, в первомартовской передаче, обнаружил. Начали вы передачу как обычно. Вы сказали: «Доброе утро, товарищи. Говорит Куйбышев. Сегодня – первое марта». Обычно. А потом вдруг добавили: «Весна!» Почему, скажите, так радостно?» – «Я, – говорит Гинзбург, – объясняю. Зима была тяжелая. Морозная очень. Наконец – первое марта. Ну, взял и поднял немножко голосом». – «Не делайте этого больше, Борис Ефимович, никогда. Полмиллиона человек включили приемники. Вы думаете, все из них рады весне? А если это больной, у которого туберкулез в это время обостряется? А если это женщина, у которой мужа на войне убили весной, и у нее похоронка от первого марта? Для них это болезненный, мертвый день – радоваться нечему. Они хотят, чтобы не было первого марта! И вдруг вы, которого так привыкли слушать, вдруг несказанно этому дню радуетесь. Отключат! Непременно отключат. Диктор информирует – не больше. Информация, и никаких эмоций».
Какая ответственность! Какое чуткое ухо! Впрочем, немудрено. Шумаков сам был выдающимся диктором. Талантливым человеком у микрофона. Скажу еще о нескольких.
Документальный фильм. Киножурнал. Обычно в них есть дикторский текст. Хотя бывают документальные фильмы и без дикторского текста, а в игровом каком-нибудь фильме он, напротив, – используется. Есть такой дикторский текст и в фильме «Есенин».
Найти диктора для чтения такого рода текстов дело непростое. «Семнадцать мгновений весны». Татьяна Лиознова с ума сходила, пока не нашла Копеляна читать «информацию к размышлению». Нашла. И «информация к размышлению» в исполнении Копеляна – это нисколько не ниже, чем Штирлиц в исполнении Тихонова. Канцелярский текст, прочитанный Копеляном в «Семнадцати мгновениях весны» – это произведение искусства.
Юрий Яковлев. Актер Вахтанговского театра. Прекрасный актер. Прекрасный диктор. Читает текст любого жанра. Мне приходилось с ним встречаться. Он к одному из наших фильмов читал дикторский текст. Грамотен абсолютно. Или такой человек, как, скажем, Андроников. Ираклий Андроников. Потрясающая фигура в российской культуре. Человек, который очень много сил отдал изучению творчества Лермонтова, человек, которого очень часто приглашали на радио... Была у него своя программа и на телевидении. Вот об этой программе. О том, как она появилась.
Всесоюзный фестиваль телевизионный. Пригласили Андроникова, который уже много лет работал на телевидении, и спросили... Нет, не зрители. Коллеги. Как, спросили, попал он на телевидение? Он – музыковед блестящий. «Это целая история, – сказал Андроников, – но могу рассказать. Я не собирался на телевидение попадать. Больше скажу – я не очень и любил телевидение. Я больше любил радио. Но попал.
Как всегда занимался Лермонтовым, загадками его, и одну разгадал. Лермонтов был влюблен в женщину, но никто никак не мог понять, как ее звали. Имя и фамилию ее он все время зашифровывал в названиях своих стихов. Писал так: «Посвящается Н.Ф.И.» Или – «Посвящается Н.Ф.» Стихи превосходные, я потратил уйму времени и разгадал, кому посвящал их автор. Наталье Федоровне Ивановой. Любил ее Лермонтов необыкновенно, я решил об их отношениях и поисках своих написать и рассказал об этом одному из приятелей. А у него завлитдрамой на Центральном телевидении знакомый. Приятель стал меня уговаривать рассказать о загадке Н.Ф.И. на телевидении. В конце концов усадил в машину и привез в Останкино. Сидит молодой парень, приятель объясняет: «Ираклий Луарсабович Андроников... Лермонтов... Загадка Н.Ф.И.» Тот: «А кому это интересно?» – «Я обрадовался, – говорит Андронников, – но приятель продолжал настаивать». «Ну ладно, – сказал завлитдрамой. – Дам пятнадцать минут». «Да я за пятнадцать минут и завязки этой детективной истории изложить не успею», – говорю я». – «Ираклий, соглашайся!» – требует приятель, и я согласился. «Я вам хорошее время дам, – говорит завлитдрамой, – после программы «Время». Как только будете стоять в программе, я вам позвоню, и вы приедете. За час до выступления. Вас загримируют, и начнете. Запомните».
Поставили на воскресенье передачу. Завлитдрамой начал меня бомбардировать звонками: «Вы не забыли? Мы ждем вас за час». – «Не забыл», – говорю, а сам думаю: за час не поеду. И вообще не приеду. Часов в десять, пол-одиннадцатого. Взял и приехал. Завлитдрамой на меня: «Как вы могли? Я вас по блату поставил в программу, время хорошее дал, а вы передачу сорвали. Пятнадцать минут вместо вас музыка играла. Вы понимаете, что натворили? Да меня завтра же из-за вас уволят! Почему не явились?» – «Голова, говорю, болела, – рассказывает Андроников. – Редактор опять кипятится. «Ну сколько она, – спрашиваю, – стоит, эта ваша пятнадцатиминутная передача? Я заплачу, я неплохо зарабатываю». – «Не надо, – кричит, – мне ваших денег – выходите в эфир! Выходите и рассказывайте эту вашу детективную историю, раз уж мы ее заявили. И можете не пятнадцать минут рассказывать, а сколько вам влезет, потому что все уже все спать хотят и смотреть вас не станут. Идите в студию, диктор попросит извинения у всего Советского Союза, скажет, что произошла накладка, и хоть до гимна... до боя на Спасской башне разгадывайте эту вашу загадку!»
Так и поступаем. Диктор просит извинения у телезрителей, я вхожу, – продолжает рассказ Андроников, – в кадр и рассказываю, на мой взгляд, очень интересную историю. Часа полтора рассказываю. Диктор говорит всем: «Спокойной ночи», а меня срочно требуют к завлитдрамой. Срочно! Бегу, завлитдрамой в ужасе: «Звонили члены ЦК КПСС, спрашивали, почему прервали передачу». Говорит, а телефоны в это время продолжают дребезжать – все хотят узнать, что было дальше. Так я появился, – завершает свой рассказ Андроников, – на телевидении. И меньше сорока минут мне давно уже не дают».
«Загадка Н.Ф.И.» называется глава в книжке «Я хочу рассказать вам», которую Андроников, как и обещал, выпустил. И на пластинках Андрониковым история записана, и передачу, в которой он о Наталье Федоровне рассказывает, часто повторяют по телевидению. Если когда увидите, не переключайтесь – посмотрите. Послушайте. Дело даже не в том, что он рассказывает, хотя и это безумно интересно. Дело в том еще, как он это делает, Ираклий Андроников. Человек, словно специально созданный для радио и телевидения. Теперь таких все меньше и меньше. Называл некоторых. Назову еще. Радио «Маяк» слушаете? Там прекрасные тоже ведущие есть. Ослепительная программа по субботам и воскресеньям идет по три часа, ослепительная. Называется «Отдохнем до понедельника». И ведущие великолепные. К сожалению, Самара сегодня, на мой взгляд, не может похвастаться такими профессионалами. Да и в общем на телевидении уровень падает. По многим причинам. И, конечно, по той, о которой я в начале упоминал – «говорят-таки и быстро, как и с курьерским».
Куда они так торопятся? Реклама! Надо успеть все сказать, и быстрее – рекламу. Так торопятся, что мы все, не только муж Розы из анекдота, не успеваем со своим ухом. Не осознаем, что говорят, хотя все мы носители языка. Не понимаем, начинаем раздражаться, отключаем телевизор, отключаем радио... Почему такое случается? Да потому, что человек у микрофона забыл главное в своей профессии правило. Для того чтобы человеческое ухо усвоило то, что ему говорят по радио или по телевидению, надо, чтобы говорящий произносил не больше двух слов в секунду. Не больше двух. Редко – три. Ну, скажем, когда есть предлог. Но если в предлоге три буквы или четыре – «она стоит передо мной», то это уже две секунды. В кино, где пленка, широкая пленка, движется со скоростью 24 кадра в секунду, ориентир такой – три слова на метр пленки. И предлог из 3-4 букв считается отдельным словом. Вот так. Только так! Иначе тот, кто слушает, не поймет, о чем идет речь. Непоколебимое правило! Пренебрегают! И с телевидения, радио убраны люди, или изменены их функции, которые несли за то, чтобы было так, а не иначе, персональную ответственность. Редакторов нет. Как и дикторов. Нет! Нет редакторов, которые отвечают за все, что происходит в эфире. При должном положении дел редактор, который выпускает диктора и ведущего к микрофону, хорошо знает, что, если у него, скажем, десять минут и пятнадцать сюжетов, то пойдет пять. Только – пять. Реклама редактора не волнует. Его волнует телезритель и радиослушатель. И раньше редактор имел полное право запрещать, сокращать программу, монтировать. Программа должна быть смонтирована. А что значит смонтирована? Это значит, что авторы, ну, скажем, новостной программы, должны знать, с чего начнут, что будет вторым сюжетом, что будет третьим, что будет последним... Какую песню поставят, когда передача окончится. Можно ведь дать такую, которая сотрет все впечатление. Вызовет недоумение. А то и оскорбит.
1980 год. Телевидение рассказывает о том, что произошло в Чили в 1973 году, когда погиб Альенде, а Пиночет пришел к власти. Масса людей тогда пострадала, и масса людей находилась долгое время на стадионе в Сантьяго, где были сделаны под землей тюремные камеры, в которых над людьми этими издевались. Телевидение рассказывает о перевороте, что произошел в Чили в сентябре, который все стали называть «Черным сентябрем». Подробно рассказывает... Передача заканчивается. На экране – диктор, который говорит о приближающейся московской олимпиаде, и звучит веселая, задорная песня: «Вся страна – это наш стадион». Выпускающего редактора убирают с работы. Немедленно! За что? За недопустимый монтаж. Убирают и ставят другого. Сегодня редакторы вовсе с телевидения исчезают. И недопустимые вещи становятся нормой.
Аллегрова. Ирина Аллегрова и Игорь Крутой в субботней передаче. Я не поклонник таланта Аллегровой, но жду телефонного звонка и от нечего делать смотрю телевизор. Сначала Аллегрова поет, потом вместе с Крутым начинает рассказывать о новом альбоме. «Ира, – просит ведущий, – скажи, как он называется?» – «Так же, как и записанная на нем песня, – говорит Аллегрова, – «Я подскользнулась». – «Ира, – продолжает ведущий, – а расскажи, как снимался клип к этой твоей песне «Я подскользнулась». – «Клип к песне «Я подскользнулась» мы снимали на подводной лодке». Крутой просит: «Ира, расскажи, как ты звонила министру обороны Сергееву». «Ему позвонили и говорят: «У нас есть новая песня «Я подскользнулась», дайте нам подводную лодку. Он дал, мы на нее приехали, и собралась вся команда, и я впервые там спела эту песню «Я подскользнулась». А еще, когда мы делали клип к песне «Я подскользнулась», нам очень помогли замминистра Сергеева и капитан этой лодки. Они все принимали участие в клипе к песне «Я подскользнулась». – «А каков тираж альбома с этой твоей песней «Я подскользнулась»? – спросил ведущий. – «Альбом с песней «Я подскользнулась» вышел тиражом в десятки тысяч экземпляров», – ответила Аллегрова. «Альбом, – продолжил ведущий, – отлично оформлен. – Покажи его зрителям, Ира». И Ира показывает. «Я подскользнулась» – написано на обложке огромными буквами. Написано точно так же, как они всю передачу, а шла она пропасть времени, говорили – «Я подскользнулась». Десятки тысяч экземпляров, и на всех – слово «поскользнулась» через «д». От редакторов, от редакторов избавляются…
Макаревич. Певец, композитор, парень прекрасный, учит нас, как делать из изумительных продуктов изумительные блюда. Когда «до дня рождения Пушкина остается пять рублей», Макаревич говорит: «Неплохо бы купить пять килограммов отборных апельсинов, два килограмма изюма, смешать – салат готов». И тут же в рекламе: «Появилась новая книга. Называется «Кулинария». Редактора нет. Потому что если бы он был, то сказал бы: «Дурень, ты что плетешь?! Что ты плетешь?! Надо говорить кулинария, а не кулинария». И так на каждом шагу! «Оптовые цены», вместо «оптóвые». Все говорят, буквально все. И все говорят «качественные товары». «В нашем магазине только качественные товары». Но качество бывает разным. Вы о каком? О хорошем. Ну так и говорите: «Доброкачественные товары» или «Товары высокого качества». Еще одна распространенная ошибка, с которой ну просто невозможно бороться. Говорят: «Продукты питания». В нашем магазине открылся отдел продуктов питания. Что такое продукт питания? Вы вдумайтесь – что?! Продукт – это то, что получается при переработке. Что получается при переработке питания? Этим отдел торгует?
«Мы продаем новые жалюзи». Ну, загляните в словарь: жалюзи! Загляните. Не пожалеете.
Есть мастера, написавшие роскошные книжки о том, как надо правильно говорить и писать. Например, Борис Тимофеев.
В одной из своих книжек Тимофеев сетует на журналы и газеты, что приучают наш народ безграмотно говорить: «Газета пишет: «Она бесталанна». Как бесталанна? Талан – это слово, пришедшее к нам с Востока, талан – это судьба. И писать надо не бесталанна, а бесталантна. А еще лучше неталантлива. Пишут: «Попал, как кур во щи». А надо писать и говорить: как кур в ощип. Или: «На тебе, Боже, что нам не гоже». А надо: «На тебе, убоже, что нам не гоже!» Убоже – убогий, нищий.
Все, что имеет крышку, открывают и закрывают. Ну, например, кастрюлю. А все, что имеет створки, отворяют и затворяют. И нельзя писать: «Открой – закрой о том, что не имеет крышки. Окно надо отворять и затворять. Дверь надо отворять и затворять. «Правда, со мной, – пишет Борис Тимофеев, – могут не согласиться и привести пример из «Евгения Онегина». «Открой окно, – говорит там Татьяна няне, – и сядь ко мне». На что я скажу: «Внимательней читайте Пушкина. «Она по-русски плохо знала», – пишет он про свою Татьяну.
Они по-русски плохо знают. Это и о многих из тех, кто встает сегодня к микрофону и берет его в руки или вдевает в петличку.
Источник: «Волжская коммуна», 22 и 23 декабря 2005 г.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: