16 мая 2008 12:43
Автор: Борис Кожин, Светлана Внукова (г. Самара)
Следующая остановка – «Филармония»
Вот рассказываю и рассказываю уже скоро год. То о людях, то о каких-то событиях. И всегда называю все свои рассказы очень спокойно. Ну, например, «Шикуновы». Или, например, «Жоголев». Или «Это было в феврале». А вот сейчас решил рассказать об одном доме в нашем городе, и все думал, как назвать-то? Как назвать?
Дом-то этот все знают. Этот дом – филармония. Думаю: «Назову – «Филармония». Нет, плохо. «Наша филармония». Тоже плохо. Черт возьми!.. И вдруг кондуктор в трамвае мне подсказал название. По-моему, роскошное. Еду в трамвае, а кондуктор говорит: «Следующая остановка – «Филармония». Так и назвал этот свой рассказ: «Следующая остановка – «Филармония».

А что такое «филармония»? «Филармония» в переводе с греческого (люблю – «фила» плюс гармония) – люблю гармонию. Это общество или учреждение, занимающееся организацией концертов и пропагандой музыкального искусства. Так определяет слово «филармония» словарь. Для нас, для самарцев, для куйбышевцев, филармония – это дом на углу Фрунзе и Льва Толстого.
Я не буду подробно рассказывать историю нашей филармонии. Это хорошо сделала Ева Цветова, издав в 1991 году книжку, которая называется «Возрожденный «Олимп». Я расскажу о той филармонии, которую знаю я. О своей филармонии. О том, чем она была в моей жизни. Я бы никогда этого не стал делать, если бы не был уверен, что рассказ этот найдет отклик в седрцах моих ровесников. И тех, кто чуть старше меня. Или немножко моложе.
Для меня филармония – это не дом. Это такое понятие. Это то, без чего наш город жить не может. И мне кажется, что она тут была всегда. А между тем до 1940 года никакой филармонии в нашем городе не было. Был театр-цирк «Олимп». Шаляпин пел в театре-цирке «Олимп» в 1909 году. Но «Олимп» – это никакая не филармония.
Филармонии всего 66 лет. И это лишь такое впечатление, что она в нашем городе была всегда. И оно у всех. И у меня тоже.
А знаете, чем она меня удивила, филармония, когда я впервые туда пришел? Тем, что все ее концерты всегда начинались очень поздно. Ну, скажем, в нашем знаменитом драматическом театре в семь, ну, в крайнем случае, в восемь часов вечера. В филармонии вечерние концерты начинались в девять часов вечера. Только в девять. Я позже ездил в Москву, я был в Петербурге, тогда Ленинграде, и там тоже – в девять.
Вот это удивительная вещь. Вы обратите внимание: ни слова о концерте, только о его начале, и уже – загадка. Я потом понял, понял, в чем дело. Раньше ведь никто на концерты не ходил. Все ходили в концерты. Кто ходил, кто в них ездил. А что значит пойти в концерт? Это ж целое дело. Необыкновенно приятное.
Возьмем нашу Самару. Ну, скажем, пятидесятые годы прошлого века. Я студент пединститута. Вокруг меня мои ровесники, тоже студенты, и мы тоже ходим в филармонию. К девяти часам вечера. Все приходят в филармонию к девяти. Но сначала все идут домой. После работы, скажем, приходит домой человек и садится ужинать. Ужинает и подробно разговаривает с женой и детьми о том, как прошел день. А потом ложится отдохнуть. После работы и после ужина. Вот когда он отдохнет, то встанет и начнет собираться в концерт. И опять-таки, не торопясь. Он с работы пришел в пять-шесть, а до девяти... До девяти еще далеко. Нет, те, кто решил провести вечер в драмтеатре, давно в драмтеатре. И те, кто купил билеты в оперный, давно уже в оперном. Но если они завтра решат пойти в филармонию, то торопиться не будут – концерт начнется в девять часов.
В концерте два отделения. Обязательно два. И большой антракт, во время которого люди медленно гуляют в фойе. Или заходят в буфет и сидят там. Потом они прослушают второе отделение, и кончится все в половине одиннадцатого. Но это если очень небольшой концерт. Скорее всего, они выйдут из филармонии в одиннадцать, в начале двенадцатого. И медленно пойдут домой. Трамваи? Будут ходить. Пусть плохо, но развезут всех от нашей филармонии. Троллейбусы, автобусы развезут. Люди придут домой в двенадцать. Нет, город, конечно, не такой. Нет, конечно, Красной Глинки. И такой огромной Безымянки нет. В основном – старый город. Ну, и, конечно, люди придут домой в двенадцать часов. Или в первом часу. Вы думаете, они моментально лягут спать? Ничего подобного. Они опять не торопятся. Они сегодня были в концерте. Чайку попить надо? Ставится чай. Когда попьют чаю и поговорят о том, что слышали, не торопясь лягут спать. Утром встанут и поспешат на работу, но вечер накануне, вечер филармонического концерта они проведут обязательно не торопясь. Вы думаете, только самарцы? Нет, и москвичи тоже. И те, кто живёт в другой нашей, северной, столице. И те, кто живёт в Ереване. В любом городе, где есть филармония, а она есть в каждом большом городе, так проведут вечер, если решат пойти этим вечером в концерт.
А как же одеваться надо? Как же надо одеваться, чтобы пойти в филармонию? Во все самое лучшее.
Надо хорошо одеться, чтобы пойти в театр. Женщина, собираясь в театр, обязательно возьмет с собой туфли, чтобы переобуться в гардеробе. Она не позволит себе в валенках войти в зрительный зал. И она будет очень хорошо выглядеть в театре. В филармонии она будет выглядеть не хорошо, а прекрасно. И знаете, почему? Потому что не будет торопиться. Ей же в филармонию к девяти. Можно выбрать лучшее платье, выгладить его, если надо. Сделать не торопясь прическу. И найти наконец бинокль, который вечно куда-то пропадает. К девяти же в филармонию – не к семи.
Филармония делает твою жизнь другой. Сразу – другой. Она тебя... успокаивает. Заставляет иначе двигаться, иначе смотреть на этот мир, на эту жизнь... Не торопясь. Вдумчиво. Вот это мне очень нравилось в филармонии.
Театр-цирк «Олимп» был построен в 1907 году. Одна улица тогда была Саратовская, а другая была Москательной. А в 1908 году, в год восьмидесятилетия Льва Толстого, Москательная превратилась в улицу Льва Толстого. Угол Саратовской и Льва Толстого, а уж потом, потом Льва Толстого и Фрунзе.
Сначала на этом углу стоял театр-цирк «Олимп», с сорокового года – филармония. Стоит и сейчас на этом углу, но не совсем на том месте, где стояла филармония, в которую ходили мы в студенческие годы. Нынешняя отодвинута от перекрестка. Отодвинута чуть вглубь. Говорили, что так будет лучше. Тут пройдет метро, неизвестно, правда, когда оно сюда придет – строят у нас метро медленно, но именно строительство метро передвинуло это здание.
Внешне оно напоминает то, старое. Внутри совсем другое.
Ну, конечно, модерн, золотой наш модерн. Самара славится своим модерном. Под модерн построено и нынешнее филармоническое здание. Тринадцать лет строили. В 1975 начали, как напоминает в своей книжке Ева Цветова, а закончили в 1988-м. Внутри все не так, как раньше. Все.
Нам часто нравится то, что было, когда мы были моложе. Вот и мне больше нравилась прежняя филармония. Хотя в нынешней удобней. Для того, чтобы в той, прежней, раздеться, надо было спуститься в подвал. Гардероб был в подвале. Там все переодевались и медленно поднимались в зал. Медленно поднимались в зал и рассаживались.
В драмтеатре этого не было. В оперном этого не было. Этого не было и в ТЮЗе, из которого я в свое время не выходил. А в филармонии это было всегда. Все всегда садились в ней только на свои места. Это удивительная вещь. Билеты покупали именно в тот ряд и на то место, где сидели вчера, позавчера и в прошлом году. Может, где-то слышно было лучше, видно лучше, но брали только на свое. Только. Входили в зал и рассаживались.
В зал входил высокий необыкновенного вида человек, и все ряды выдыхали: «Судаков». Выдыхали студенты музучилищ, учащиеся музыкальных школ, пришедшие в концерт. Судаков. По имени – никогда.
О том, что это известный на все Поволжье скрипач Юлиан Абрамович Судаков, я узнал значительно позже. Из книжки Евы Цветовой. Сам я его, как исполнителя, не слышал никогда, но я никогда не забуду ни этот выдох – «Судаков», ни самого его – высокого, с огромными руками, слегка смещенной челюстью, медленно продвигающегося к своему месту. Оно всегда свободно. Оно ждет его. Там никто никогда не сядет. Все знают – это место Судакова.
Входил седой человек, и зал выдыхал: «Фере. Идет Фере».
Алексей Васильевич Фере, знаменитый наш музыкант, знаменитый теоретик, знаменитый преподаватель нашего музучилища. С такой гривой седых волос. Без этих людей концерты в филармонии не начинались. Ну, как же: нет Судакова, нет Фере, нет, наконец, Шебуева.
Вот когда в зал войдет знаменитый наш актер Георгий Александрович Шебуев, тогда, возможно, все и начнется. А Шебуев идет медленно. Со всеми раскланиваясь. Останавливаясь и с Фере, и с Судаковым. Он не торопится. Это ничего, что десять минут десятого. Ничего.
Не торопятся и артисты: ведь еще Георгий Александрович не сел на первый ряд. Почему ему надо сидеть в первом ряду? У него больные ноги, и он их вытягивал. Ни в партере, ни тем более в ярусах мест для ног Шебуева и Судакова не было. Только в первом ряду. Шебуев и садился в первом ряду. Поворачивался к тем, кто сидел во втором и опять вставал. И каждому пожимал руку. И спрашивал о здоровье. И садился вновь, и только после этого начинался концерт. Все на месте. Студенты музучилища на месте. Учащиеся музыкальных школ тоже на месте. И на месте элита. На месте Фере, Судаков, Шебуев...
Выходит оркестр. Кто идет первым? Первым идет концертмейстер оркестра. Первая скрипка идет. Сколько в пятидесятые годы я ни ходил в филармонию, столько все говорили: «Вот идет Григорий Абрамович Брагарник, первая скрипка».
Брагарник. Всегда в коричневом пиджаке. Никогда во фраке. Все остальные во фраках, а Брагарник Григорий Абрамович в коричневом пиджаке. Идет на свое место. На место первой скрипки. Он тоже не торопится. С блуждающей на лице улыбкой он медленно-медленно пробирается на свое место. И у него удивительно неконцертный вид. Удивительно. Я бы так сказал: самарский вид...
У Бориса Свойского есть одно стихотворение. Я точно не знаю, но мне кажется, что именно Брагарник, первая скрипка нашего филармонического оркестра пятидесятых – шестидесятых годов, навеял ему это стихотворение.
Старый еврей в пожелтевшем саду
Влез на эстраду у нас на виду.
Старый еврей, словно старый сверчок,
Смотрит на нас, канифоля смычок.
Как современен, как смел и как юн
Этот мотив, что сорвался со струн!
Как он кружит, как летит далеко!
Кто там играет? Кому так легко?
Там, – черт возьми, кто подумать бы мог,-
Старый еврей, словно старый сверчок,
Сморщив лицо и согнувшись крючком,
Водит по струнам облезлым смычком.
Брагарник. Первая скрипка нашего оркестра в пятидесятые – шестидесятые годы. Это ему после окончания концерта, после окончания выступления всегда гастролер будет первому пожимать руку, ему, первой скрипке, благодаря, таким образом, весь оркестр...
Так вот, усаживается Брагарник, и остальные усаживаются.
Скрипки – слева, виолончели – справа... Сейчас встанет Ева Цветова, та самая Ева Марковна Цветова. Отставит свою виолончель, встанет, выйдет перед оркестром и расскажет о том, кого мы вот-вот услышим. Например, о Мстиславе Ростроповиче или о Гилельсе, или о Леониде Когане… Это обязательно – Ева Цветова, одетая очень строго. Ева Марковна Цветова. О ней я потом скажу несколько слов. Скажу обязательно – без нее тоже не существовал наш симфонический оркестр. Но сначала – о Хейфец. Елене Львовне Хейфец. О матери Аннеты Басс. Я обещал о ней рассказать.
Елена Львовна Хейфец – это библиотекарь нашей филармонии. Библиотекарь. Это она, она создала одну из лучших музыкальных филармонических библиотек в России. Она – Елена Львовна Хейфец, а для меня – тетя Лена: в сотый раз скажу, что мы дружили с этой семьей десятки лет.
Услугами библиотеки Самарской, тогда Куйбышевской, филармонии, а, следовательно, услугами Елены Львовны Хейфец пользовались все музыканты, приезжавшие в наш город. Елену Львовну хорошо знал Козловский, который был здесь с Большим театром. Ее хорошо знали Барсова, Лев Оборин. Собранной Еленой Львовной Хейфец музыкальной коллекцией пользовался и Шостакович...
Елена Львовна Хейфец, как и Брагарник, и Ева Цветова, была лицом нашей филармонии. Как и Брагарник, как и Цветова, она...нет, не любила музыку, она дышала ею. Как и они, она была... плохое слово, но не приходит другого на ум...пропагандистом классической музыки...Нет, все-таки слово ужасное – пропагандист. Скажу так: и Брагарник, и Цветова, и Хейфец, они просто считали, что человек, который не слушает классическую музыку, зря живет на белом свете. И для того, чтобы те, кто пришел в филармонический зал, и приготовился слушать концерт, они готовы были сделать все что угодно.
Скажем, Елена Львовна Хейфец стала обычным распространителем абонементов.
Музыкальных абонементов в нашу филармонию. Как распространителя ее знали во всех высших учебных заведениях нашего города, во всех школах. Она была уверена, что все школьники, все студенты, все преподаватели заниматься должны были только одним – покупать у нее абонементы и ходить в концерты. И когда ей говорили, что денег у студентов нет, это ее нисколько не смущало. Она говорила, что за абонемент ей можно отдать со стипендии. И необязательно со следующей. Можно вообще не отдавать. Деньги – это не важно. Важно, чтобы абонемент не лежал дома, чтобы все, кто его так или иначе приобрел, обязательно вечерами приходили на указанные в нем концерты.
Елена Львовна Хейфец так служила филармонии, как потом ее дочь служила Художественному музею. Это, я думаю, от Елены Львовны вот такое служение было в сердце ее дочери Аннеты Басс, вечное и верное служение своему делу. Мать служила музыке, а дочь – живописи.
Елена Львовна ездила на лошади, на грузовике, об этом вспоминает в своей книжке Ева Цветова, к больному музыканту в Зубчаниновку, чтобы взять ноты, которые были только у него и привезти их в филармонию: концерт не должен был сорваться. Для Елены Львовны это было обычным делом. Концерт в 9 часов вечера должен обязательно состояться. Ну, в крайнем случае – пятнадцать минут десятого, ну двадцать минут десятого, потому что Шебуев или Судаков задерживаются. Еще не вошли в зал. Еще даже не открыли дверь кассового зала.
Те, кто шел в филармонию, эту дверь открывали прежде всего. Билет не нужен, он куплен заранее, просто кассового зала не минуешь, входя в филармонию. Ну, вот вы в кассовом зале, открываете еще одну дверь... Кто вас здесь встречает? Билетерша? Ничего подобного! Билетерша не встречала, она у вас требовала билет. С улыбкой, с непременной улыбкой. Но билетерша вас не встречала. Встречала вас стоящая возле билетерши Елена Львовна Хейфец.
В своем лучшем платье с белым воротником, прекрасно причесанная, она встречала тех, кому утром или накануне, или месяц назад вручала и вручала абонементы. Ее знали все, не торопясь, с ней все разговаривали. Она же всех благодарила за приход, и столько было счастья в ее лице...А парил надо всем директор и художественный руководитель филармонии Марк Викторович Блюмин.
Марк Блюмин... Красавец. Красавец, любимец Самары. Кто не знал Блюмина? Он был широко известный человек.
Без Блюмина нет филармонии. Блюмин обязательно стоит и встречает всех, кто приходит, всех. Сам он приходит задолго до концерта. Задолго. И встает рядом с контролером.
Директор драмтеатра или оперного театра, или их художественные руководители не приходили встречать зрителей. А в филармонии приходили. Так было принято. И я думаю, что не только в нашей.
О Блюмине я хотел давно рассказать. Позвонил в газету, позвонил главному редактору «Волжской коммуны» Володе Наганову и говорю: «Хочу про филармонию рассказать». Он: «Обязательно расскажи о Блюмине. Ты же его, наверное, знал».
Еще бы, конечно, я знал Марка Викторовича Блюмина. Композитора, музыканта, директора и художественного руководителя филармонии. Конечно, знал красавца, одетого всегда с иголочки, который, по улице-то когда шел, взгляды притягивал. Все оглядывались: идет Марк Блюмин!
А перед концертом он стоял у входа и всех встречал, и всем улыбался, и с каждым, обязательно с каждым разговаривал. Это целая процедура – проход в филармонию. Просто предъявив билет контролеру, войти в нее нельзя. Обязательно – Хейфец, обязательно – Блюмин...
«А хочешь я расскажу тебе о Блюмине?», – говорит вдруг мне Володя Наганов. – «Я, – говорит, – умирать буду, буду помнить, что сделал для меня этот человек». И рассказывает.
«В 71-м, говорит, – я работал в «Волжском комсомольце». Ну, кто я был в 71-м? Журналист. Рядовой журналист. И именно в 71-м у меня умирает мама. А далеко, далеко от Самары, очень далеко – в Шигонском районе, в селе Поддьячевке похоронена ее мать, моя бабушка. Бабушка Настя. Дочь в ее честь назвали...
И решил я маму обязательно похоронить там же, где ее мать похоронена. В Шигонском районе. В селе Поддьячевке. И пошел в обком комсомола в надежде выпросить машину. Мне нужна была машина. Мне нужно было там, далеко от Самары, в Шигонском районе похоронить маму. Мне нужен был автобус... Мне отказали сразу. Мне сказали, что это очень дорого. Да и автобус неважный. Да и с горючим тоже ничего хорошего... И вот я весь в слезах иду по городу, прохожу мимо филармонии и думаю: «А не зайти ли сюда? Может, застану Блюмина?»
Блюмин меня знал. Знал шапочно: я писал как-то о филармонии, а писать о филармонии и не писать о Блюмине было нельзя, потому что, что такое филармония? Это Блюмин, конечно же.
И я вошел, он был на месте. И он был очень взволнован, увидев меня: я просто ревел. Я вошел к нему, он говорит: «Что случилось у тебя?» И я ему рассказываю, что мне нужен автобус, потому что у меня умерла мама и я хочу похоронить ее рядом с бабушкой, а это далеко. В Шигонском районе. В селе Поддьячевке...
Он мне сказал: «Автобус у тебя будет. Но не сегодня. А завтра. Понимаешь, автобус новый, шофер его только что пригнал и теперь отсыпается – я дал ему отгул. Но завтра – автобус твой».
– Сколько я должен заплатить? – спросил я его, – говорит мне Володя Наганов. – Но он так на меня посмотрел, что мне стало стыдно за этот мой вопрос. Он мне сказал: «Ты берешь автобус и делаешь все, что тебе во чтобы то ни стало надо завтра сделать».
– Ну вот как, – говорит мне по телефону Володя Наганов, – скажи, как я должен относиться к Блюмину?»
Марка Блюмина нет. Его нет уже давно. Я посмотрел в историко-культурной энциклопедии – там о Блюмине большая статья: родился в 1913 году, а в 81-м его не стало. Не стало человека, без которого нет филармонии пятидесятых-шестидесятых-семидесятых годов. Нет филармонии и без Евы Марковны Цветовой.
Ева Марковна Цветова, автор книги о филармонии «Возрожденный «Олимп». Виолончелистка...
Мы делали картину в год тридцатилетия Победы… Студия кинохроники делала документальную ленту «Музыка Победы». О Шостаковиче в Самаре. Ева Цветова нам помогала. И мы пользовались услугами Владимира Ильича Молько, самарского драматурга. Они не выходили из студии. И как-то Ева Марковна мне сказала: «А вы знаете, я ведь тоже была в нашем Оперном, на первом исполнении Седьмой симфонии Шостаковича. Мне было мало лет, но я помню, что и я там была».
Но это к слову. Сейчас не о Седьмой симфонии. О ней я рассказывал. И много в этом году о ней будут говорить еще, очень много – Год Шостаковича, ему 100 лет в сентябре... Но сейчас не о нем – о Еве Цветовой.
Ева Цветова точно так же, как ближайшая ее подруга – Елена Львовна Хейфец – это такие люди, которые ни-сколько не сомневаются и никогда не сомневались, что без музыки человек жить не может, потому что он тогда не совсем человек. И поэтому где только не виделся я с Евой Марковной Цветовой! Я приходил в библиотеку, в обычную районную библиотеку, ну, скажем, на Льва Толстого, я жил недалеко, и вдруг в эту же самую библиотеку входит Ева Цветова, и библиотекарь говорит: «Ребята, отложите книги ненадолго. Сейчас Ева Марковна Цветова расскажет нам о Чайковском. Мы откладываем книги и слушаем ее рассказ о Чайковском. Никакого рояля, никакой виолончели, никакой музыки... Музыка – само появление Евы Цветовой. Она набрасывает на себя какой-то теплый платок (потому что библиотека, денег нет, из окон дует) и начинает рассказывать о Чайковском.
Но необязательно в библиотеку она приходила. Она могла прийти в трамвайное депо и всех тех, кто не был в рейсе, усадить вокруг себя, и тоже пусть послушают. Почему нет? Почему кондукторы или вагоновожатые не могут послушать о Бетховене? Она им расскажет. Без музыкальных инструментов, но оторваться будет невозможно.
Мне одна знакомая медсестра рассказывала, что ребенком слушала Еву Марковну Цветову на железной дороге. Медсестра попала в Управление железной дороги (там работала ее мама), и туда же пришла Ева Цветова и стала рассказывать о музыке. Так, как только она, Ева Цветова, умеет о ней рассказывать.
«А потом, – продолжала медсестра, – я иду по больнице, а прямо в коридоре лежит Ева Марковна Цветова. Сама Ева Марковна Цветова, но места в палате ей не нашлось...»
В Саратове сейчас Ева Марковна Цветова. Но часто бывает в нашем городе. Не отпускает ее Самара...
1962 год. В нашем городе, Куйбышеве тогда, появился новый музыкальный фестиваль. Фестиваль молодых пианистов Поволжья. Фестивалю дали имя Кабалевского, и Кабалевский стал приезжать в наш город.
Это были праздники – приезды Кабалевского в наш город. Ведь Кабалевский приезжал не как генерал на свадьбу, не только на третий тур конкурса своего имени. Нет, он приезжал, чтобы встретиться с ребятами, ну, скажем, школы номер 88 на Безымянке. Посетить один – два – три хора. Дать обязательно концерт в филармонии и обязательно продирижировать. Однажды он приехал вместе с Рождественским, я говорю о Роберте Рождественском, поэте, и исполнялся знаменитый их «Реквием» (я был на этом концерте). Кабалевский был здесь вместе со Свиридовым... В Самару приезжал не просто знаменитый композитор. Кабалевский – это такой ...такой инструмент, инструмент, с помощью которого люди влюбляются в музыку. Такой инструмент нужен каждой стране. Желательно, каждому городу. Самаре в этом смысле повезло.
Может, вам известен такой человек... Зовут его Леонид Вохмянин. Леонид Вохмянин – победитель конкурса Кабалевского. Конкурса 63 года – специально к этому разговору посмотрел все в той же историко-культурной энциклопедии, хотя мог бы спросить у него самого: Вохмянин – мой сосед. Мы живем с ним в одном дворе. Сегодня это известный музыкант, сегодня это известный преподаватель нашего педуниверситета, известный композитор, написавший музыку к огромному количеству спектаклей нашего ТЮЗа. А началось-то, началось-то восхождение? С конкурса. С конкурса имени Кабалевского, который проходил в филармонии.
Недавно ушел из жизни мой хороший знакомый, приятель, такой Толя Барабаш. Вот его мало кто знает. В филармонии его знали: он вслед за Еленой Львовной Хейфец занимался распространением филармонических абонементов. Певец, закончил вокальное отделение Новосибирской консерватории...
Вот сказал слово «консерватория» и обязательно остановлюсь на этом.
В Самаре нет консерватории. По нашей вине. По вине властей нашего города. У нас должна была быть консерватория. Мы даже из Москвы получили в свое время, в шестидесятые годы, деньги на консерваторию. Специально на консерваторию, но, насколько я знаю, я могу ошибаться, не нашлось места для консерватории. Не нашлось здания в центре города, в котором можно было ее открыть. Консерватория, конечно, должна быть в центре города. Это обязательно. Не нашлось, и эти деньги Москва переправила в другой город. Он называется Астрахань. А потом, когда Самара хватилась, сказали: «А зачем столько консерваторий на Волге? В Горьком есть, в Саратове есть, в Астрахани есть...»
Я ездил не раз в Астрахань: консерватория – в самом центре. А у нас ее нет. Я думаю, что это потеря огромная. При том, что вина чисто наша.
Вот я вам рассказывал о Блюмине, о Хейфец, о Цветовой, Брагарнике... Это все образцы высокой культуры. А то, что произошло у нас с консерваторией – это образец бескультурья...
Но вы знаете, эти люди – Блюмин, Хейфец, Брагарник, Цветова – бы очень долго смеялись, скажи я им, что они образцы. Что надо каждому из них при жизни памятник ставить. Долго бы хохотали.
Очень долго. А потому что уверены были, что не делают ничего особенного. Просто живут. Вот так вот. И не могут иначе. Ну просто не могут.
Когда умерла Елена Львовна Хейфец и когда гроб выносили из дома (Елену Львовну хоронили из дома), то дочери рядом с гробом не было. И на кладбище ее не было. За день до похорон Аннета Басс сломала ногу, и перелом был настолько серьезный, что встать со стула она не могла.
Я был на этих похоронах. И вся филармония была. И, конечно же, квартира была мала для такого количества людей. Слово взял Гиларий Валерьевич Беляев. Художественный руководитель и директор филармонии в то время. Я никогда не забуду тех слов, которые он сказал у гроба. Он сказал, что если бы город знал, что сейчас происходит в этой квартирке, если бы только знал... «Мы хороним, – сказал Гиларий Беляев, – человека, которому наш город обязан очень многим. Мы хороним сегодня человека, который, будучи рядовым библиотекарем филармонии, сделал для нашего города, для нашей культуры столько, сколько не сделали многие, пребывая на очень высоких постах».
В январе прошлого года не стало самого Гилария Беляева. Его хоронили из филармонии. Толпы людей пришли поклониться этому удивительному музыканту, потрясающему преподавателю. Пришли его ученики, была вся филармония, пришли те, кто слушал его в концертах, а он был и исполнитель прекрасный. А как был красив этот верный служитель музыки!.. Неожиданно, неожиданно скончался. Сразу после нового 2005 года. В Москве. Привезли, и вся филармония замерла: умер Беляев...
Гиларий Беляев, Трифонов, руководивший филармонией, такой потрясающий дирижер, как Берман, такой потрясающий дирижер, как Рахлин, главный дирижер Геннадий Проваторов, фигура европейского масштаба... А рядом с ними, а рядом с ними – Николай Загадкин, ослепительная Инна Фельдман, Мария Ефимовна Волченок, певец Борис Гальпер… Филармония наша не мыслима без каждого из них. Каждый из них сделал для нашего города, для нашей культуры столько...
Два слова о новом здании филармонии. Буквально два слова. Вот это новое здание, о котором я уже упоминал, было открыто в 1988 году, летом, в июне. Я это помню. И строительство помню.
Нас очень часто со студии кинохроники туда приглашали. Мы там помогали растаскивать мусор, помогали тем, кто строил филармонию. Строили ее медленно. Я уже говорил – 13 лет, и, наконец, в восемьдесят восьмом году ее открыли.
На старом здании, конечно, была надпись. Ну кто из тех, кто давно живет в нашем городе, не помнит эту надпись? О том, что в этом здании, в театре-цирке «Олимп» была провозглашена советская власть. Многие помнят, что и картина висела в холле филармонии: Валерьян Владимирович Куйбышев провозглашает советскую власть со сцены театра-цирка «Олимп». Конечно, этой надписи нет. И картины нет. Но это не важно, не важно. Важно то, что в нашей филармонии появился, наконец, орган.
Появление органа в нашей филармонии – это совершенно особое событие для нашего города. Это совершенно новая страница существования дома на углу Льва Толстого и Фрунзе. Отсутствие органа не давало возможности нам и тем, кто приезжает в наш город, слушать органную музыку. Нет органа и нет вот этого удивительного, таинственного, вот этого загадочного, совершенно неповторимого пласта музыкального звучания. А теперь есть. Я не буду говорить о том, хорош этот орган или плох. Но само существование органа, само его присутствие на углу Льва Толстого и Фрунзе, сама возможность слышать органистов и не только российских – это огромное достижение. И стало это возможно при содействии нашего губернатора Константина Титова, который любит филармонию и часто ходит на концерты.
…О филармонии можно рассказывать очень много. Я рассказываю только о филармонии пятидесятых– шестидесятых–семидесятых годов и не больше. А можно было рассказывать о театре, можно было рассказывать о том, как там работал кинотеатр. Можно очень много рассказывать об этом доме на углу Льва Толстого и Фрунзе…
Вот поедете на трамвае и услышите вдруг: «Следующая остановка – филармония»... Филармония... Только чуточку прищурь глаза...
«Волжская коммуна», 4 и 5 мая 2006 г.
•
Отправить свой коментарий к материалу »
•
Версия для печати »
Комментарии: