ВО ДВОРЕ НА САМАРСКОЙ : [an error occurred while processing this directive] <div id=page> <h1><a href='/litera/public/index.shtml'>Публицистика</a> » <a href='/litera/public/23639/index.shtml'>Борис Кожин</a></h1> <img id='mainimg' src="/files/24863/1.jpg" width="145" height="113" alt="ВО ДВОРЕ НА САМАРСКОЙ"></a> <span class="date"><span>07 мая 2008 13:05</span></span> <h3><i>Автор:</i> Борис Кожин, Светлана Внукова</h3> <h2>ВО ДВОРЕ НА САМАРСКОЙ</h2> <P><IMG style="WIDTH: 400px; HEIGHT: 217px" height=608 alt="" hspace=2 src="/files/24863/4.jpg" width=400 align=left vspace=2 border=0>Все подбираюсь и подбираюсь к рассказу о своем дворе на Самарской улице. Первые ворота от Некрасовской. В сторону старого ТЮЗа. Дом номер восемьдесят пять. Начну рассказывать, а потом – о другом, о другом... И вот сегодня, наконец, о своем дворе на Самарской, где родился, вырос и прожил десятки лет. </P> <P>Как сюда попала наша семья? Как мы вообще оказались в Самаре?</P> <P>Бабушка, мама и ее четыре сестры жили на Украине. Там и родились. На Украине, в глубинке, под Уманью. И вот в 1920 году – Гражданская война, еврейские погромы: то большевики, то белые, то зеленые, то белополяки. Всей огромной семьей двинулись в Москву. Ни слова не знали по-русски. Хорошо говорили по-польски. Хозяин в селе был поляк. Помещик, как бабушка рассказывала. А бабушка 1886 года рождения. Нет уже ее. Давно. Так вот, она со своими пятью дочерьми, без мужа, муж от нее ушел, двинулась в Москву. Нет, родственники ее мужа, его братья, сестры все тоже – в Москву. Неделю, две, три ехали... Погромы... Погромы остались за спиной. А до этого всей семьей часто жили в высохших колодцах, в погребах. Редко какая рука кинет кусок хлеба или ведро с водой в погреб опустит. Когда будет следующий кусок хлеба? Когда будет следующее ведро с водой? Неизвестно. Надо экономить. А ночами уходили – тот, кто укрывал евреев, страдал. Расстрел. </P> <P>Однажды их обнаружили. Польский офицер. Выволок на свет, велел встать в ряд и сказал бабушке: «Молись, матка, перед смертью. Сейчас я вас прикончу». Это было будничное дело тогда.</P> <P> Свою младшую дочь Сару бабушка держала за руку: ребенку было пять лет. И вдруг эта пятилетняя вырвалась у матери, бросилась к ногам польского офицера, схватила его за сапог и закричала: «Пан офицер, не надо нас убивать!» Офицер опустил пистолет. Он остолбенел. Он не ожидал такого. Он видел, что ребенка никто не учил, и он сказал: «Не могу». Сказал: «Забирай ее, матка, и уходите». </P> <P>Ну и двинулись поездом. Больше стояли, чем ехали. Говорили, что поезд идет в Москву. В Москву, и вдруг – Самара. Через месяц-другой пути. Младший брат бабушкиного мужа Марк Львович говорит: «Я здесь бывал, в Самаре. У меня здесь знакомые. Может, сойдем?» Сошли. </P> <P>Мама говорила (а маме было в это время одиннадцать лет, она девятого года рождения), что здесь было лучше, чем на Украине. Тише. Правда, голод. Много умерших от голода. Много трупов. Прямо на улице лежали – их никто не хоронил. Но не стреляли. Не было, как на Украине, постоянных перестрелок и боев на улицах. Остались в Самаре.</P> <P>Без языка. Совсем без языка. Жили на Шихобаловской улице. Там нашли квартиру. Раньше Шихобаловская называлась Сокольничьей. Потом Шихобаловская превратилась в Ворошиловскую, которая потом стала Ленинской, потому что на углу Сокольничьей и Почтовой (Рабочая улица теперь) жила семья Ульяновых. Вот на углу Пан-ской и Шихобаловской-Ленинской, вот тут и жили, в доме номер 39. Прожили долго. Их как-то приютил двор. Их полюбили. Это была дружная, хорошо намучившаяся семья. Старшей тетке было в то время всего шестнадцать лет. А младшая Сара была с пятнадцатого года. А мама с девятого. Между ними еще две сестры. Пять девчонок да бабушка, которая, как говорила мне сама часто, училась всего две зимы. </P> <P>Язык. Сначала язык. Бабушка, Фаина Яковлевна, посылала маму: «Поди, послушай, как называется по-русски анчирка (это тряпка по-украински). Послушай и попроси». Бежит. Возвращается. Говорит: «Тряпка». Тряпки своей не было, чтобы полы помыть.</P> <P>Или даст бабушка маме ведро и говорит: «Поди на железную дорогу (это недалеко), узнай несколько русских слов, попроси немножко уголька и быстрей – обратно».</P> <P>Так начиналась жизнь в Самаре. Так, слово за словом, учили язык. Потом одна из моих теток, Ася Давыдовна, закончит пединститут, закончит аспирантуру, защитит диссертацию по русскому языку и будет преподавать русский и старославянский языки в городе Шадринске Курганской области, куда уедет по назначению. Но это все будет потом. А тогда вот так... </P> <P>35-й. В 35-м переехали на Самарскую. В дом номер 85. В квартиру на втором этаже, где в 38-м мы и родились. Кто мы? Мы с братом. Меня зовут Борис Александрович, брата – Яков Александрович. Мы – близнецы. Оба родились в один час. В 38-м. Уже после того, как мама окончила мединститут. Первый выпуск нашего мединститута, я упоминал об этом. </P> <P>Часто спрашивают: «Как это так? Такая огромная семья приехала, и что – им дали квартиру?» Сначала вдохну, потом выдохну. Квартир тогда не давали. Квартиры тогда брали. Только не удивляйтесь. В Самаре, да и не только в Самаре, – мне это рассказывали и мама, и мои тетки, и бабушка – было полно пустых квартир. Они были никому не нужны. В 1920 году многие убегали из Самары, оставляя квартиры. Был же полный развал. Хотите – занимайте квартиру и живите. И занимали, жили, потом оформляли документы. Так можно было жить и в Саратове, так можно было жить в Нижнем Новгороде, по всей Волге можно было так жить. </P> <P>Самарская улица... Я ее хорошо помню, ту Самарскую улицу. Никакого асфальта. Булыжная мостовая. Самар-ская, да и вообще весь город – в булыжных мостовых. Троллейбусы? Троллейбусы ходили. По Льва Толстого первый троллейбус ходил от площади Революции до вокзала. По Куйбышевской и по Льва Толстого. Это сороковой год, и нам с братом уже два года. Потом мы уехали в Тулу. Потом вернулись. Ненадолго. Всего на лето, но… 41-й год, июнь, 22 число – война. Остались.</P> <P>Двор. Двор не очень большой, а народу в войну жило в нем много. Как-то мне попалась домовая книга – 112 человек. Селили тех, кто приехал из Москвы. А всех остальных уплотняли. Все квартиры, конечно, коммунальные. Но если раньше в квартире жило пять-шесть человек, то теперь – двенадцать. Плотно жили. Подселяли эвакуированных.</P> <P>Эвакуация. Мы тогда понятия не имели, что живем в столице эвакуации. Мы понятия, конечно, не имели, мы – мальчишки, что живем во второй столице. Мы знать не знали, что сюда приехало все правительство. Приехал весь дипломатический корпус. Да нам и не до этого было. У нас была масса своих забот.</P> <P> У нас было стояние в очередях. И огороды были. Огороды, куда нас брали с собой взрослые. Мы там им очень мешали. Слишком были малы. Но чтобы не оставлять одних дома, взрослые нас брали с собой. В Липяги, например. На Кряж. Под Безенчук. Там огороды были. Туда надо было ехать на поезде (электричек не было), ехать долго. А потом до огорода долго идти. Я хорошо помню, сколько нам надо было с мамой идти до огорода. Десять километров. Десять километров туда, десять обратно... </P> <P>По дороге мы требовали, чтобы мама поймала нам кузнечика. Которого мы тут же выпускали и требовали, чтобы она поймала нового. А мама была с ношей. Особенно тяжелой, когда идешь с огорода. Особенно в октябре. Картошка, тыква, фасоль... Нам было разве до столицы эвакуации? До дипломатического корпуса?</P> <P>Потом забот еще прибавилось – школа. Я пошел в 45-м году, те из ровесников, кто годом-другим постарше – в 44-м.</P> <P>Учиться в школе тяжело. Один задачник на класс, и учительница, Антонина Венедиктовна, оставляет нас после уроков, пишет на доске домашнее задание, а мы его списываем.</P> <P>Тетради никудышные. Бумага промокала, и писать на двух сторонах листа было невозможно. Только на одном. </P> <P>Тетради никудышные, но и их можно было купить только на базаре. На Троицком рынке. С рук. На Троицком торговали всем. Хлеб получали по карточкам, и часто потом на рынке его продавали. Сто двадцать рублей кирпичик. Хороший белый кирпичик, так называемый белый хлеб, стоил около двухсот рублей. Кусок хлеба можно было купить рублей за восемь. Деньги можно было достать. Например, если продавать кожуру. Картофельную кожуру. На Самарской улице, да и не только на Самарской – на Садовой, на Некрасовской, кругом, у массы людей были козы. Вот коз и кормили этой картофельной кожурой. И старухи ходили по домам и спрашивали: «Кожурочки есть?» Им и давала бабушка эту кожуру. Кожуры было много – ели в основном одну картошку. Картошку да тыкву. У нас однажды, в одну осень, было двести шестьдесят четыре тыквы. Я когда сейчас слышу это число, всегда вспоминаю тыквы. Они были... У нас была маленькая двухкомнатная квартира, так тыквы эти были кругом. Нет, конечно, никакой газификации. Печки. У нас на Самарской улице была русская печь. Вот в ней тыкву варили, парили, делали из нее кашу.</P> <P>…Я тыкву не люблю. Я наелся. В войну мы только ее и ели. Тыкву да картошку. А кожуру продавали. На базаре. Вот мы с друзьями и продавали. Бабушка нам даст целых два ведра этой кожуры и скажет, сколько просить. Плохая кожура – восемь рублей ведро. Хорошая кожура – двенадцать. Мы ниже никогда не просили. Торговали перед школой. Мы учились во вторую смену. Очень удобно – можно было утром на базаре торговать кожурой. </P> <P>Вот на это у нас и уходило время. Нам ли до второй столицы? Нам совсем не до нее. Не до дипломатического корпуса. Вот так мы и жили на Самарской, 85. </P> <P>Я этого пожара не видел. Нас с братом в сороковом году привезли к бабушке, а потом забрали. Мама забрала. Она нас забрала и уехала с нами в Мордовию. Она там работала по назначению.</P> <P><IMG alt="" hspace=2 src="/files/24863/444.jpg" align=left vspace=2 border=0>Мы только уехали, был май-месяц, а на следующий день дом вспыхнул. Пожар был страшный. Страшный. И бабушка очень была рада, что нас с братом не было в это время. Ей хватило ребенка младшей дочери. Ребенку – девочке было несколько месяцев. Ни она, ни бабушка не пострадали. Никто из людей не пострадал. Ну а о скарбе говорить нечего. Это неважно. Важно, что люди остались живы.</P> <P>О пожаре сорокового года, о страшном пожаре сорокового года, который перенес дом на Самарской, мы с братом знаем только по рассказам. Да еще по обгоревшим балкам. Они у меня до сих пор перед глазами. Обгоревшие балки нашего дома. Большого, двухэтажного каменного дома, что одной стороной выходит на Садовую, другой на Некрасовскую, третьей – на Самарскую. Вот во дворе этого дома, в переполненном дворе, среди людей, многие из которых приехали сюда во время войны, и проходило мое детство. Во дворе Старой Самары. Новой еще не было. Безымянка только начиналась. </P> <P>Большой дом, масса людей... Однажды во время войны во двор этого густонаселенного дома вошла женщина. Высокая, стройная, красивая, уже не очень молодая, как сейчас понимаю, но очень красивая... У нас на первом этаже на уплотнении жила польская семья: мать и двое детей – брат и сестра. Постарше нас, хорошо одетые, очень дружные польские ребята. И вдруг – эта женщина. Пришла и спрашивает меня: не знаю ли я, где они? Я сказал, что они ушли, но скоро придут. «Ну, покажи хоть квартиру, где они живут». «Вот здесь, – сказал я. – У Марьи Семеновны». </P> <P>А потом моя тетка меня спрашивает: «О чем с тобой разговаривала Ванда Василевская?» Это Ванда Василев-ская приходила. Но мне это было тогда безразлично. Откуда я мог тогда знать Ванду Василевскую? Потом, потом я узнал, что это знаменитая писательница: по повести Ванды Василевской «Радуга» снимут фильм, который будет смотреть вся страна. Но тогда для меня она была просто красивой женщиной, которая искала поляков...</P> <P>Самарская, 85. Первые ворота от Некрасовской в сторону ТЮЗа. До Льва Толстого всего один квартал. Высоких домов не было, а вокзал – рядом. И если окна открыты, то можно и ночами было услышать, какой поезд приходит, какой отправляется, какой поезд ждут. Гудки, разговоры железнодорожные – все слышно, когда окна открыты. Его и видно было, вокзал. Особенно хорошо вокзал был виден, если забраться на крышу. </P> <P>Крыша. Крыша нашего дома – это не просто третий этаж.</P> <P>Дом двухэтажный, высокий двухэтажный дом. Старый – думаю, сейчас ему лет сто пятьдесят, не меньше. Двухэтажный, высокий старый дом и необъятная плоская, крытая железом, крыша. И выход на нее очень удобный. Через чердак. На этой крыше можно было жить. Мы и жили. Мы загорали там. Постелим чего-нибудь и загораем. Мы таскали туда собаку. Была у нас дворовая собака Будня. Она там, на крыше, рожала щенков и по одному сносила их во двор. Весь двор знал эту Будню. И весь двор ее кормил. И поил. Она жила в нашем доме. У нее какого-то одного хозяина не было. У нее был хозяин – двор. Ее однажды забрал «собачий ящик». Весь двор плакал. Сказали: «Сто рублей соберете, штраф заплатите, и если успеете и застанете ее в живых, то сможете забрать». И мы ходили за ней. И успели. Заплатили штраф сто рублей, и Будню нам отдали. Она была так довольна, так довольна!</P> <P>...Я не видел его лет десять. А может быть, больше. И вдруг встречаю. На Самарской улице. Иван Иванович! Сколько же мы не виделись? Он идет в какой-то помятой старой гимнастерке, и много-много на ней значков. Совершенно седой. Иван Иванович. Мы были соседями – двери выходили на одну террасу. Террасу вот этого самого дома на Самарской, 85. И вдруг я его встречаю. Он идет со своей женой. Тоже уже совсем поседевшей тетей Дусей. Она работала воспитательницей в детсаду на углу Некрасов-ской и Самарской. </P> <P>«Иван Иванович! Ну, как у вас дела? Как здоровье? Чем занимаетесь?» –</P> <P>«Я теперь пожарный – общественник. Вот хожу, проверяю дымоходы».</P> <P>Проверяет дымоходы. А когда-то... Когда-то он не выходил из тюрьмы. Известная фигура, Иван Иванович. Один из паханов. Глава большой воровской группы. </P> <P>В нашем дворе... Я потом с ребятами прикинул: в нашем дворе было три шайки. Главари этих шаек жили у нас. И не только главари. У нас в соседках жила такая Надежда Григорьевна, старушка. Мученица необыкновенная. Ее сын Валентин в тюрьме сидел всегда. Он не был паханом, он просто сидел в тюрьме. И она вела нищен-скую жизнь. Очень любила кофе, приходила к бабушке и спрашивала, не даст ли та ей чуть-чуть кофе. Бабушка говорила, что даст (у нее всегда было немножко кофе), и предлагала. «Это слишком много», – говорила Надежда Григорьевна, брала несколько зерен, сморщенной старческой рукой на ручной кофемолке мелила и очень благодарила. Говорила, что этого кофе ей надолго хватит. А сын сидел. Постоянно сидел. Вот в такой обстановке мы росли. По сути – в воровском притоне.</P> <P>Гоняли голубей. Не в нашем дворе, а в соседнем. Там жила другая шайка. У нее был свой главарь. Главарем одной из шаек был и Иван Иванович. Вот, пожалуй, с него и начнем. </P> <P>Никогда не скажешь, что он имеет отношение к преступности. Всегда необыкновенно вежлив, всегда необыкновенно обходителен со всеми. Но из тюрьмы он не выходил. Не выходил! И ему всегда инкриминировались тяжелые преступления. Скажем, обворованный магазин. Или нападение на рыночного торговца, который продал корову. Или еще что-нибудь в этом роде. А также то, что, убегая от милиции, Иван Иванович забегал в баню, хватал в шкафу общего отделения вещи, быстренько переодевался и бежал дальше уже в другой одежде. Откуда я все это знаю? А дело в том, что моя мама вынуждена была ходить на суды. Дело в том, что соседей на судах опрашивали. Как они относятся к подсудимому. Сам Иван Иванович к соседям своим относился исключительно хорошо. И всегда говорил, что ни в коем случае никаким воровством он не занимается. Даже на суде говорил, что это ошибка, что его обязательно выпустят. Говорил: «Я никогда никого не трогаю и вообще люблю читать Ленина». И соседи подтверждали: любит. Собираясь уходить, Иван Иванович их обязательно предупреждал: «Если кто придет и меня спросит, то скажите, что я в парткабинете». И уходил. «Совершенно, – говорил, уходя, – некогда почитать классиков марксизма-ленинизма». Возвращался, как правило, поздно. Часа в три ночи. Часто с разбитой головой или губой. Говорил, что на него напали хулиганы. Весь двор хохотал. А потом взрослые ходили на суд, где Ивану Ивановичу инкриминировали самые тяжелые преступления. Соседи ходили на суд и говорили, что с Иваном Ивановичем у них прекрасные отношения. А до суда жена Ивана Ивановича всегда собирала подписи со всех жильцов. Просила засвидетельствовать, какой он хороший. И все охотно подписывались. И когда в отсутствии Ивана Ивановича приходили его друзья – фикса (это коронка зуба металлическая), челка, постриженная наискосок, – и вежливо спрашивали: «Где Иван Иванович?» – все отвечали: «Ушел в парткабинет». – «Большое спасибо», – отвечали друзья и уходили. </P> <P>«Иван Иванович, – говорили ему потом, – тут вас спрашивали. Мы сказали, вы – в парткабинете». – «И правильно, – говорил он. – Придут еще».</P> <P>Вот таких, как Иван Иванович, у нас во дворе было трое. И в общении с нами все они были самые хорошие люди. Самые хорошие.</P> <P>Многие в нашем дворе солили огурцы. Помидоры солили и капусту. В бочках. В огромных бочках. Чтобы бочки не рассыхались, в них все лето держали воду. Так если Иван Иванович или кто из его коллег видели, что какая-нибудь старая женщина начинает носить воду в эти бочки, они отнимали у нее ведро и заполняли бочки сами.</P> <P>Вода у нас была во дворе. И отопление, как я уже говорил, было печное. И все покупали дрова и держали их в сараях. И если дрова привозили и эти люди не были в тюрьме, то они, например, Ленька Рыжий или, например, хозяин другой шайки – Борис, тут же начинали хозяевам дров помогать. Начинали пилить, колоть эти дрова, складывать их в сараи.</P> <P>Карманы у них всегда были полны самых разных конфет, и они их раздавали детям горстями. Потом они исчезали. Это их сажали. Потом они возвращались снова. И всегда, всегда все относились к ним во дворе с очень большим уважением. </P> <P>Война. Я хорошо знаю, что Куйбышев не бомбили – Куйбышев был защищен как надо. Но дежурство на крышах для взрослого населения было постоянной обязанностью. Светомаскировка была. И если начиналась воздушная тревога, то все брали вещи (самое необходимое всегда было собрано) и шли в бомбоубежище. Ближайшее к нам бомбоубежище было в здании старого ТЮЗа, в подвале. Вот туда все мы и шли. Обязательно. А взрослые обязательно дежурили на крышах. И было такое расписание: кто – когда. И моя бабушка должна была дежурить как-то ночью. И вдруг она вернулась. Мы еще не уснули. «В чем, – спросили мы бабушку, – дело?» – «Ленька, – сказала она, – меня увидел и говорит: «Вы идите домой, Фаина Яковлевна, я за вас отдежурю». Взял красную повязку и полез на крышу».</P> <P>Бабушка не волновалась: Ленька Рыжий не подведет никогда.</P> <P>Ну разве можно было на суде говорить о них, этих людях, плохо? Да ни в коем случае!</P> <P>Они часто приходили брать деньги взаймы. Брали. И говорили: «Отдам в четверг в два». Пятнадцать минут третьего они никогда не приносили эти деньги. Если Ленька Рыжий сказал, что он принесет в четверг в два, то ровно в два и приносил. И долго благодарил, а нам с братом давал конфет. Это обязательно. </P> <P>Иван Иванович говорил соседке: «Полина Васильевна, ну, почему, когда я иду из парткабинета, дверь всегда заперта? Я стучу, звоню, тревожу всех. Ну и что, что я возвращаюсь в три часа ночи. Не запирайте. И не волнуйтесь, пожалуйста. Пока я здесь, в эту дверь никто не войдет».</P> <P>Он забывал, что двадцать минут назад рассказывал о том, что минувший только что срок – судебная ошибка и он ни в чем не виноват. Но квартиры нашего дома действительно могли быть открыты. В нашем дворе не воровали. Они всех нас предупреждали: «Здесь не возьмут». И никогда не позволяли себе войти в открытую дверь, если дома никого не было. Однажды хозяин другой огромной шайки, еще один пахан, живший в нашем дворе, пахан, которого звали, как и меня, Борис, буквально смертным боем избивал своего младшего брата Юрку. Их было трое – братьев. Борис, Колька Белый (Белый, потому что совершенный блондин) и младший – Юрка. Так вот, Борис младшего избивал. За то, что тот у старухи, у Берты Соломоновны, с подоконника открытого окна взял три рубля. Три рубля конца сороковых годов. «Для нее это, – кричал Борис, избивая своего младшего брата, – огромные деньги! Хочешь украсть – иди в другое место. Где заперта дверь, где есть деньги!» Бил страшно. Берта Соломоновна заступалась. Кричала: «Боря, оставь его! Пусть они пропадут, эти три рубля». – «Я верну вам, Берта Соломоновна, но он пусть знает. Пусть он знает, что воровать у бедных нельзя. И нельзя воровать у своих».</P> <P>Вот такие это были люди. И поэтому двор их, конечно, очень любил. </P> <P>Нет, разборки у них бывали. Но никогда во дворе. Никогда. В крайнем случае – у кого-нибудь из них на квартире. Например, в подвале с земляным полом, где жила вот эта вот семья: Борис, его два брата – Колька Белый и Юрка – и тетя Маша, их мать. Вот туда иногда стекались шайки на свои разборки. Но когда они выходили из подвала, все было тихо между ними. Никто не должен был знать, о чем и как шел разговор. Вежливые, покладистые... Но нам-то хорошо было известно, что там творилось, в этом подвале... </P> <P>Мама всегда говорила, что Самарская улица для нее самая безопасная улица города. Что здесь ее никто никогда не тронет. Многие ее знакомые, врачи, говорили, что лучше им не попадать на Самарскую. А мама говорила, что лучше ей не попадать ни на какую другую улицу.</P> <P>Она, конечно же, всех на Самарской лечила. Она работала в детской поликлинике номер один. В знаменитой детской поликлинике Самарского, а тогда Фрунзенского, района. Но дело не только в этом. Ее вообще очень любили. Ну и потом она жила во дворе трех паханов. Так что ее никогда не трогали. Никогда. Самарская для нее была самой безопасной из улиц. </P> <P>Конечно, фонарей на Самарской не было. Даже столько, сколько есть сейчас. Грязь, мостовая булыжная, темень необыкновенная, и у каждого двора – несколько человек стоит. Неизвестно кто, и можно ожидать всего чего угодно. И, конечно же, люди боялись. Но только не мы. Мы приходили домой. Появлялись в своем квартале на Самарской между Некрасовской и Льва Толстого, и становилось легче – здесь нас не трогал никто. Своих эти люди не трогали. </P> <P>Мой дядя работал в аптеке Центральной больницы имени Пирогова. И дружил с хирургом, со знаменитым хирургом Николаем Степановичем Ромашовым. Сейчас его сын – главный врач Пироговки. </P> <P>И вот дядя как-то рассказывает: «Вчера, – говорит, – хотели раздеть Ромашова. Он живет на Некрасовской и Садовой. В палисадничке дом. Неподалеку от дома его и остановили. И велели снять шубу и часы. И он снял. Но тут ему посветили в лицо фонариком. И главарь, увидев, кого раздели, сказал: «Все вернуть. Это доктор Ромашов. У него брать нельзя. Вернуть и проводить до дому». Вернули. «Мы вас проводим, доктор». Своя этика. Свои правила игры. </P> <P>«Черная кошка»? Да у нас на всех заборах она была нарисована. Мы хорошо знали, что после войны началась «черная кошка». Нам было весело – нас же они никогда не трогали. Они нас угощали конфетами. Они играли с нами в футбол в нашем дворе. Они играли с нами «в патронки». И всегда проигрывали. Патронок было много после войны. Можно было пойти на Волгу, под Красноармейский спуск, там набрать их и играть.</P> <P>Они играли с нами «в патронки», играли «в ножички». Потом отправлялись в тюрьму, потом возвращались… </P> <P>И когда мы с мамой сидели и смотрели знаменитый фильм, который называется «Место встречи изменить нельзя», смотрели Джигарханяна, вот эту знаменитую сцену в подвале с Джигарханяном, ту, в которой играют «Мурку»... я сказал: «Мама, тебе это ничего не напоминает?» Она говорит: «Что ты! Это же наш двор. Это подвал нашего дома».</P> <P>Наш двор... Типы нашего двора. Я их не забыл. Да, наверное, уж не забуду никогда...</P> <P>Жил в нашем дворе такой милиционер – дядя Миша. Его знал весь город. Дядя Миша Буденный – у него были огромные усы. Он был квартальным милиционером, но место его работы было на Куйбышевской улице. Там, где кинотеатр «Триумф», кинотеатр «Художественный», кинотеатр «Молот», в верхнем зале которого билетером работала жена дяди Миши – тетя Таня. Жили они в полуподвале. В наш двор выходило два дома – дом номер 85 и дом номер 83, деревянный. Вот в подвале дома 83, в полуподвале, он и жил со своей семьей. С большой семьей, дядя Миша Буденный. </P> <P>Он умер уже совсем старым. В последние годы всегда сидел около сарая. Поставил скамейку, врыл деревянный стол, и все играли с ним в шашки. Мой брат целыми днями летом сидел с дядей Мишей, играл с ним в шашки, а потом рассказывал, сколько партий выиграл дядя Миша, сколько выиграл он. </P> <P>Дядя Миша очень любил детей. Часто нам помогал. Когда у нас отнимали тряпичный мяч, в который мы играли в футбол, или еще как-нибудь обижали, мы жаловались дяде Мише Буденному, и он моментально находил «злодея». </P> <P>Вот так вот и жили все вместе. Эти воровские шайки, дядя Миша Буденный. И всегда ладили. Он их, конечно, ругал. Но это не помогало. Их ловили, сажали, они возвращались, принимались за старое, а он их ругал... </P> <P>Жил у нас во дворе и еще один дядя Миша. Дядя Миша Муравьев. Он вернулся с войны и прихрамывал. Он жил со своей женой, с тетей Марусей Муравьевой, и был очень скромным человеком. Мы знали, что он воевал. Знали, что воевал, и не более того. Но как-то он мне рассказал. Рассказал, какой была для него война. Рассказал спокойно, без всякого пафоса, как рассказывают про самую обыкновенную жизнь.</P> <P>«В 1941 году... на Западном фронте... во время налета, – говорил он медленно, медленно закуривая самокрутку, – во время налета... было уничтожено все село. Где-то под Смоленском. Может быть, в Белоруссии. Все село было уничтожено во время авиационного налета. Все дома испепелены. Только банька одна случайно не тронута. Стоит посреди руин и трупов, и дымок идет из ее трубы». </P> <P>Они не мылись долго. «Может быть, вымоемся?» Вошли в эту баньку, а там все готово. Тазы с горячей водой, кусочки мыла, мочалки – на лавках. Что такое для солдата вымыться в бане, когда все готово? Когда надо только раздеться? Они и разделись. Чтобы быстро вымыться в этой баньке. Разделись. Разделись догола. И вдруг – шум авиационных моторов. «А я, – спокойно, даже как бы нехотя, рассказывал мне дядя Миша Муравьев, – сидел у самых дверей этой баньки. Тоже уже совсем голый. Они мне и говорят: «Мишк, ты там рядом, глянь: наши что ли самолеты летят или нет?» Он и вышел. И увидел, что самолет немецкий. Прилетел посмотреть, все ли испепелил или стоит еще разок грохнуть? И грохнул. Прямо в эту баньку, где приготовились мыться дяди Мишины сослуживцы. Ничего не осталось. Ни от баньки, ни от тех, кто ему только что сказал: «Пойди-ка, Мишка, посмотри. Ты там рядом у дверей». И он стоял голый возле воронки, а самолет разворачивался и уходил. Развернулся и пошел дядя Миша. В другую сторону. К своим. Совершенно голый. Шел и шел, шел и шел, шел и шел. Ночевал в лесу, питался – было лето сорок первого года – какими-то ягодами и грибами. Пил из озер, из ручьев... И дошел. Дошел… </P> <P>...Когда мы учились в классе пятом-шестом, в нашем дворе появился такой Николай Дмитриевич Рыжов. Его мать в нашем дворе жила, умерла, и вот на похороны ее он и приехал. Он приехал похоронить мать и стал жить в ее комнатке с соседями. </P> <P>Николай Дмитриевич Рыжов сам уже был пожилым человеком. Седым. Но очень красивым. Носил эспаньолку. Вот такую эспаньолку, как у Калинина. Эту эспаньолку он приводил в порядок всегда у одного парикмахера. Он ходил на вокзал, и только там в привокзальной парикмахерской только один парикмахер знал, как обходиться с его эспаньолкой.</P> <P>Николай Дмитриевич Рыжов был очень красивым и очень хорошо всегда одевался. А работал он в Первомайнефти. Он был нефтяником. А в Первомайнефти занимался хозяйственными делами. </P> <P><IMG alt="" hspace=2 src="/files/24863/44.jpg" align=left vspace=2 border=0>Он был одинокий человек. У него не было жены. По крайней мере, я не видел его жены никогда. Он потом переехал в другую квартиру в нашем же доме и содержал ее в полном порядке. Он вообще был чистюля. Зарабатывал немало, безумно любил футбол и всегда ходил болеть за команду «Крылья Советов». Он любил команду «Крылья Советов». Но больше всего он любил детей. Он любил детей нашего двора – своих у него не было. Во всяком случае, мы ничего о них не слышали. </P> <P>Регулярно он собирал детей (в этой компании был и мой сын, ему было года три), собирал и говорил, что приглашает их в гости на чай. Чай для детей нашего двора он устраивал регулярно. Для маленьких детей, которые возвращаясь из детского сада, всегда отдавали ему честь, если он в это время стоял у ворот.</P> <P>О чае он сообщал загодя. Говорил: «Готовьтесь, завтра я вас приглашаю к себе на чай». Сам к чаепитиям этим относился очень серьезно. Летом ходил к ташкентскому поезду и просил, чтобы проводница привезла ему из Ташкента дыню. Покупал самые дорогие конфеты, доставал хороший торт с помощью нефтяников (тогда это было не очень просто) и всех детей собирал у себя. Поил чаем, отрезал огромные куски торта. Они ели у него дыню, он обязательно покупал им на Троицком, если было лето, еще и арбуз и набивал их карманы конфетами. И они с удовольствием проводили у него часа три. Ему было с ними очень интересно. А чтобы родители их не искали, он за день – за два говорил им, мне, например: «Завтра не ищите Алешу, он будет у меня – всех собираю на чай».</P> <P>Я никогда не забуду, как они высыпали от него. Как он их всех потихонечку, а были дети и очень маленькие, потихонечку сводил с лестницы, со второго этажа, и как они тут же его спрашивали: «Когда приходить в следующий раз?» Он говорил: «Я обязательно вас предупрежу. Обязательно. Я скажу заранее». Они часто его спрашивали, просто проходя мимо: «Скоро?» И он отвечал, каждому: «Скоро. Я обязательно вас предупрежу». Он очень любил ребятишек и всегда держал кота. Никогда кошку не держал, у него был кот. Кота он звал Стервец. Выходил во двор и кричал: «Стервец! Стервец!» И тот по крышам, по крышам бежал к нему, котенок этот, к нему в руки, и он гладил – гладил его. Кормил очень хорошо и уходил на работу. </P> <P>Николай Дмитриевич умер в командировке. Ему было 85 лет. В Днепропетровске. Но хоронить его привезли сюда. На Самарскую улицу. Я жалею, что не был на этих похоронах. Я был сам в отъезде. Приехал, мама говорит: «Умер Николай Дмитриевич.»</P> <P>Умер. А прожил он непростую жизнь.</P> <P>Однажды мы сидели у сарая, на лавочке. Дядя Миша Буденный уже давно собрал свои шашки и ушел домой, а мы с Николаем Дмитриевичем все сидели, и вдруг он начал мне рассказывать о себе. Рассказывал подробно и, между прочим, сказал, что в конце тридцатых был арестован. Арестован здесь, в Самаре. В камере было очень много народу. «Вдруг камеру открыли, и в камеру, Боря, – сказал он мне, – вошел Павел Петрович Постышев. Постышев был арестован. Сесть он не мог, он стоял – столько народу было в камере. Так мы с ним бок о бок и простояли целые сутки. Потом его увели».</P> <P>Постышев. Павел Петрович Постышев. Этого человека наш город знал хорошо. Вот, что о нем написано в нашей историко-культурной энциклопедии. </P> <P>«Павел Петрович Постышев. Партийный и государственный деятель, участник революционного движения и Гражданской войны. В 26–30-е гг. – секретарь ЦК коммунистической партии большевиков Украины. В 30–33-е гг. – секретарь ЦК ВКП(б), с 33-го – второй секретарь ЦК коммунистической партии большевиков Украины. С марта 37-го по февраль 38-го – первый секретарь Куйбышевского крайкома, а потом обкома ВКП(б). Репрессирован, реабилитирован посмертно». </P> <P>Постышев. Как только будет приближаться Новый год, вспомните эту фамилию. Это Постышев вернул елку в наш новогодний праздник. Раньше советская власть запрещала наряжать елку в новогодние дни. Так Постышеву, когда он работал в Москве, удалось добиться, чтобы елка вернулась в наш дом как главный новогодний атрибут. Будете наряжать елку, вспомните Павла Петровича Постышева. Того самого Постышева, которого ввели, а лучше сказать – втолкнули в ту самую камеру, где в толпе с другими арестованными стоял мой сосед Николай Дмитриевич Рыжов.</P> <P> Когда мы были детьми, елки уже снова были в домах. Но вот игрушек, стеклянных игрушек на них у многих не было. Вы знаете, что такое елка со стеклянными игрушками в конце сороковых – начале пятидесятых годов? Это признак очень зажиточного дома. Вот у Булановых, у наших соседей, у Наташи и Ирки, елка была всегда со стеклянными игрушками. Мы часто бывали на этой елке. Всем двором. У них были стеклянные игрушки, а у нас только из бумаги и флажки по всей квартире. </P> <P>Но праздник для нас – это не только Новый год. Праздник – это лето. Это Волга. И это стадион.</P> <P>На «Локомотив» мы ходили и тогда, когда там не было футбольных матчей. Мы там сами играли со своим мячом. А не было своего, другие мальчишки нас брали в компанию, и мы играли в их мяч. В футбол играли или в волейбол. Нам это запрещал директор стадиона «Локомотив». Он считал, что мы своими ботинками истаптываем баскетбольную площадку. И он нас гонял. Он за нами бежал, а мы – от него. У него были черная борода и черные усы. Все мои ровесники знали, что его зовут Карабас-Барабас. Мы кричали «Карабас-Барабас!» и разбегались в разные строны. А наутро приходили туда снова. Мы – мальчишки из нашего двора. Из одного двора на Самарской.</P> <P>Я рассказываю об одном дворе. Всего лишь об одном. Об одном дворе Старого города. О дворе своего детства. Но дворов в Старом городе очень много. В каждом – свои типы, свои судьбы, своя философия... Двор – это особый мир. Маленькое суверенное государство. Для Старой Самары это обязательно – двор. И когда в Самаре появились микрорайоны, жители Старого города никак не могли понять, что это за застройка такая. Без дворов. Мы, жители Старого города, до сих пор понять этого не можем. А если сказать точнее, мы с этим не можем смириться – мы выросли во дворах.</P> <DIV>Источник: «Волжская коммуна», 16 и 17 марта 2006 г.</DIV> <ul> <li><span>20 июня 2008 13:58</span> <a href="/litera/public/23639/article26990.shtml">Единица доброты</a></li> <li><span>19 июня 2008 16:29</span> <a href="/litera/public/23639/article26920.shtml">Провинциальные актеры</a></li> <li><span>18 июня 2008 12:16</span> <a href="/litera/public/23639/article26835.shtml">Тюзный двор</a></li> <li><span>16 июня 2008 17:43</span> <a href="/litera/public/23639/article26736.shtml">Исай Фишгойт</a></li> <li><span>11 июня 2008 15:59</span> <a href="/litera/public/23639/article26647.shtml">Живой как жизнь </a></li> <li><span>10 июня 2008 12:18</span> <a href="/litera/public/23639/article26561.shtml">Бандероль из Пензы </a></li> <li><span>09 июня 2008 12:54</span> <a href="/litera/public/23639/article26483.shtml">Орлов и другие</a></li> <li><span>07 июня 2008 12:37</span> <a href="/litera/public/23639/article26435.shtml">Волжский автомобильный глазами очевидца</a></li> <li><span>06 июня 2008 13:09</span> <a href="/litera/public/23639/article26359.shtml">Осень в Самаре</a></li> <li><span>05 июня 2008 09:17</span> <a href="/litera/public/23639/article26249.shtml">Василий Павлович Финкельштейн, или День учителя </a></li> <li><span>04 июня 2008 12:41</span> <a href="/litera/public/23639/article26204.shtml">Село Малый Толкай. Детский дом</a></li> <li><span>03 июня 2008 12:24</span> <a href="/litera/public/23639/article26131.shtml">Самарская, 89. Поликлиника</a></li> <li><span>02 июня 2008 13:09</span> <a href="/litera/public/23639/article26076.shtml">Лето в Самаре</a></li> <li><span>30 мая 2008 13:54</span> <a href="/litera/public/23639/article26003.shtml">Голицын, Веселый и другие</a></li> <li><span>29 мая 2008 14:00</span> <a href="/litera/public/23639/article25919.shtml">Куйбышев, Каганович и другие...</a></li> <li><span>28 мая 2008 12:07</span> <a href="/litera/public/23639/article25818.shtml">Последнее интервью Чикатило</a></li> <li><span>27 мая 2008 15:55</span> <a href="/litera/public/23639/article25775.shtml">Владимир Шаталов, Борис Волынов и другие</a></li> <li><span>26 мая 2008 14:10</span> <a href="/litera/public/23639/article25716.shtml">Вильям Фишер, Дональд Маклин и другие </a></li> <li><span>23 мая 2008 15:48</span> <a href="/litera/public/23639/article25666.shtml">Сергей Хумарьян, Татьяна Маневич и другие</a></li> <li><span>20 мая 2008 11:25</span> <a href="/litera/public/23639/article25430.shtml">Никита Толстой, Цола Драгойчева и другие</a></li> <li><span>19 мая 2008 17:14</span> <a href="/litera/public/23639/article25393.shtml">Еще раз про войну</a></li> <li><span>16 мая 2008 12:43</span> <a href="/litera/public/23639/article25299.shtml">Следующая остановка – «Филармония»</a></li> <li><span>15 мая 2008 12:15</span> <a href="/litera/public/23639/article25222.shtml">Аннета Басс</a></li> <li><span>14 мая 2008 01:56</span> <a href="/litera/public/23639/article25146.shtml">Виктор Шубин</a></li> <li><span>12 мая 2008 12:17</span> <a href="/litera/public/23639/article25030.shtml">КИМ СТЕПАНОВ</a></li> <li><span>08 мая 2008 12:22</span> <a href="/litera/public/23639/article24937.shtml">ВЕСНА В САМАРЕ</a></li> <li><span>07 мая 2008 13:05</span> <a href="/litera/public/23639/article24863.shtml">ВО ДВОРЕ НА САМАРСКОЙ</a></li> <li><span>06 мая 2008 10:10</span> <a href="/litera/public/23639/article24767.shtml">ШКОЛА</a></li> <li><span>05 мая 2008 11:15</span> <a href="/litera/public/23639/article24716.shtml">ЭТО БЫЛО В ФЕВРАЛЕ</a></li> <li><span>04 мая 2008 13:20</span> <a href="/litera/public/23639/article24669.shtml">ШИКУНОВЫ</a></li> <li><span>29 апреля 2008 11:33</span> <a href="/litera/public/23639/article24505.shtml">УЛИЦЫ ПОМНЯТ</a></li> <li><span>28 апреля 2008 12:23</span> <a href="/litera/public/23639/article24450.shtml">СЛОВО В ЭФИРЕ</a></li> <li><span>25 апреля 2008 15:34</span> <a href="/litera/public/23639/article24405.shtml">ФУТБОЛ В САМАРЕ</a></li> <li><span>24 апреля 2008 10:53</span> <a href="/litera/public/23639/article24290.shtml">СТАРИКИ</a></li> <li><span>23 апреля 2008 10:48</span> <a href="/litera/public/23639/article24214.shtml">ТЕЛЕВИДЕНИЕ В САМАРЕ. ПЕРВЫЕ ШАГИ</a></li> <li><span>22 апреля 2008 10:35</span> <a href="/litera/public/23639/article24124.shtml">ЖУРНАЛИСТ ПЛОМПЕР, ИЛИ СМОКТУНОВСКИЙ В САМАРЕ</a></li> <li><span>21 апреля 2008 14:27</span> <a href="/litera/public/23639/article24066.shtml">КИНО БЕЗ АКТЕРА</a></li> <li><span>18 апреля 2008 11:32</span> <a href="/litera/public/23639/article23934.shtml">ЖОГОЛЕВ</a></li> <li><span>17 апреля 2008 13:21</span> <a href="/litera/public/23639/article23880.shtml">ПУШКИН</a></li> <li><span>16 апреля 2008 11:15</span> <a href="/litera/public/23639/article23790.shtml">ГЕННАДИЙ ШАБАНОВ</a></li> <li><span>15 апреля 2008 10:53</span> <a href="/litera/public/23639/article23696.shtml">БОРИС СВОЙСКИЙ</a></li> <li><span>14 апреля 2008 14:11</span> <a href="/litera/public/23639/article23640.shtml">«РАССКАЗЫВАЕТ БОРИС КОЖИН»</a></li> </ul> <br> • <a href='/litera/article17272.shtml?24863'>Отправить свой коментарий к материалу »</a><br> <br> • <a href='/meh/print.php?id=24863'>Версия для печати »</a><br><br> <div class="addcom"> <h2 class="addcom">Читательские комментарии</h2> <div class="hotcom"> <span>22 декабря 2008 15:25</span> <br class='break'> <P>Спасибо за книгу.С юбилеем.С Новым Годом. Вадим Финк-н.</P> <P><IMG alt="" hspace=0 src="/files/37087/Кожин-Дед100.jpg" align=middle border=0></P> </div> </div> </div> <div class='ender'> </div> [an error occurred while processing this directive]